💾 Archived View for tilde.team › ~runation › File › Su › 265.gmi captured on 2024-02-05 at 11:23:14. Gemini links have been rewritten to link to archived content
⬅️ Previous capture (2023-12-28)
-=-=-=-=-=-=-
III
(Продолжение)
Но если религия предохраняет от самоубийства лишь постольку, поскольку она создаёт общество, то вполне вероятно, что и другие общественные союзы вызывают те же результаты. Рассмотрим с этой точки зрения политическое общество и семью.
Если принимать во внимание только абсолютные цифры, то получается впечатление, что холостые люди кончают с собою реже, чем женатые. Так, например, во Франции в период 1873—1875 годов насчитывалось 16 264 самоубийств среди женатых, тогда как холостяки дали только 11 709 случаев. Первое число относится ко второму — как 100 к 132. Так как та же пропорция наблюдается и в другие периоды и в других странах, то некоторые исследователи раньше утверждали, что брак и семейная жизнь увеличивают наклонность к самоубийству. Если, следуя общепринятому мнению, видеть в самоубийстве акт отчаяния, вызванный тяжёлыми условиями существования, то вышеприведённое мнение имеет за себя все основания. Действительно, холостому человеку жизнь даётся легче, чем женатому. Разве брак не несёт с собою всякого рода забот и обязанностей? Разве для того, чтобы обеспечить настоящее и будущее семьи, не приходится налагать на себя больше бремени и лишений, чем это выпадает на долю одинокого человека?[1] Несмотря на кажущуюся очевидность, это априорное рассуждение совершенно неправильно, и факты только потому дают ему некоторую опору, что плохо анализируются. Бертильон-отец первый установил это, и мы дальше приведём его остроумные вычисления[2]. Для того, чтобы вполне правильно разобраться в вышеприведённых цифрах, надо принять во внимание, что очень большой процент холостых людей имеет менее шестнадцати лет от роду, тогда как женатые в среднем старше. До шестнадцати лет наклонность к самоубийству развита очень слабо, в силу раннего возраста. Во Франции за этот период жизни человека наблюдается только один или два случая на миллион жителей, в следующий за ним период число самоубийств уже в двадцать раз больше. Присутствие среди холостяков большого числа детей моложе шестнадцати лет значительно понижает среднюю степень наклонности к самоубийству среди них. Таким образом, меньшее число случаев самоубийства, даваемое холостыми, зависит не от безбрачия, а от того, что большинство из них не вышло ещё из детского возраста. Поэтому, если при сравнении этих двух групп населения мы хотим выделить то влияние, какое оказывают семейные условия и только они одни, то мы должны отбросить этот вносящий пертурбацию несовершеннолетний элемент и противопоставить людям, состоящим в браке, только неженатых и незамужних свыше шестнадцатилетнего возраста, исключая более молодое поколение. Откинув это последнее, мы находим, что за период 1863—1868 г.г. на один миллион холостых выше шестнадцатилетнего возраста приходится в среднем 173 случая самоубийства, а на миллион женатых 154,6. Первое число относится ко второму, как 112 к 100. Мы видим таким образом, что безбрачие увеличивает количество самоубийств.
На самом деле превышение случаев самоубийства среди холостых ещё больше, чем указывают предыдущие цифры. При вычислении их мы сделали допущение, что все холостые люди свыше шестнадцати лет и все люди, вступившие в брак, имеют один и тот же средний возраст. Между тем во Франции большинство холостяков (58%) приходится на возраст между двадцатью пятью — тридцатью годами, большинство незамужних женщин (57%) моложе двадцати пяти лет. Средний возраст первых 26,8, вторых — 28,4. Напротив, средний возраст находящихся в браке падает между сорока — сорока пятью годами. С другой стороны, число самоубийств для обоих полов вместе, в зависимости от возраста, прогрессирует следующим образом:
самоубийств на 1 миллион жителей
+-----------+-------+
| 16—21 лет | 45,9 |
+===========+=======+
| 21—30 лет | 97,9 |
+-----------+-------+
| 31—40 лет | 114,5 |
+-----------+-------+
| 41—50 лет | 164,4 |
+-----------+-------+
Эти цифры относятся к 1848—1857 годам. Если бы процент самоубийств зависел только от возраста, то среди людей холостых он не мог бы быть выше 97,9, а среди людей женатых находился бы между 114,5—164,4, то есть приблизительно около ста сорока. Число самоубийств женатых должно было бы относиться к числу холостых, как 100 к 69. Второе составляло бы только две трети первого, тогда как мы знаем, что превосходство именно на стороне вторых. Таким образом семейная жизнь делает интересующее нас отношение обратным. Если бы семейные связи не оказывали никакого влияния, то женатые и замужние должны были бы в силу своего возраста чаще кончать с собой, чем холостые, а в действительности происходит как раз наоборот. Принимая это во внимание, можно сказать, что брак почти наполовину уменьшает наклонность к самоубийству; говоря более точно, пребывание в безбрачии влечёт за собою увеличение, которое выражается отношением 11269=1,6. Поэтому, если условиться наклонность к самоубийству людей находящихся в браке обозначить единицей, то наклонность холостых людей будет равняться 1,6 для того же среднего возраста.
То же соотношение мы наблюдаем в Италии. В силу своего возраста, женатые (1873—1877) должны были бы давать 102 случая на один миллион, а холостые старше шестнадцати лет только 77; первое число относится ко второму, как 100 к 75[3]. Но на самом деле женатые люди всего реже кончают с собой: на 86 случаев среди холостых приходится только 71 среди женатых, то есть 100 на 121. Таким образом предрасположение холостых относится к наклонности женатых, как 121 к 75, то есть равняется 1,6, как и во Франции. Аналогичные наблюдения можно сделать и в других странах; повсеместно процент самоубийств среди женатых меньше, чем среди холостых[4], тогда как в силу возраста первых он должен был бы быть больше. В Вюртемберге в 1846—1860 годы, эти числа относились друг к другу, как 100 к 143, в Пруссии в 1873—1875 годы — как 100 к 111.
Но, если при настоящем положении статистики этот метод вычисления почти во всех случаях является единственно применимым, и если для того, чтобы установить факт в его общем виде, необходимо прибегать исключительно к нему, то полученные результаты, конечно, могут считаться только грубо приблизительными. Метода этого, без сомнения, достаточно для того, чтобы установить тот факт, что холостая жизнь увеличивает наклонность к самоубийству; но количественную величину этого повышения он указывает очень неточно. Для того, чтобы разделить влияние возраста и семейного положения, мы взяли исходной точкой соотношение между процентом самоубийств в тридцатилетнем и в сорокапятилетнем возрасте. К несчастью, влияние семейного положения уже само отпечаталось на этом соотношении, так как присущий каждому из этих возрастов процент самоубийств был вычислен для холостяков и для женатых, взятых вместе. Конечно, если бы пропорция тех и других была одинакова для обоих периодов, точно так же, как и пропорция замужних и незамужних женщин, то произошла бы компенсация, и проявилось бы только одно влияние возраста. В действительности же получается совсем другое. В то время как в возрасте тридцати лет холостых было немного больше, чем женатых (746 111 с одной стороны и 714 278 с другой), в сорокапятилетнем возрасте, наоборот, их оказалось подавляющее меньшинство (333 033 холостых на 1 864 401 женатых); то же самое мы видим и по отношению к женщинам. Вследствие этого неравного распределения бо́льшая наклонность к самоубийству у холостых отражается на общем итоге в этих двух случаях неодинаково. В первом случае она сильнее повышает процент самоубийств, чем во втором; последний относительно слишком слаб, и численное превосходство его над первым, которое должно было бы проявиться, если бы имелось налицо только влияние возраста, искусственно уменьшено. Говоря другими словами, разница в склонности к самоубийству между населением 25—30 и 40—45 лет, обусловленная одним только возрастом, несомненно значительнее, чем указывает подобный метод вычисления. Мы имеем здесь отклонение, умеренность которого почти целиком обязана своим существованием преимуществу женатых людей; следовательно, оно представляется меньшим, чем есть в действительности.
Только что указанный нами метод уже фактически привёл к важным ошибкам. Так, например, для определения степени влияния вдовства на количество самоубийств иногда ограничивались тем, что сравнивали процент, присущий вдовцам, с процентом, относящимся к людям всех других семейных положений одного и того же среднего возраста, то есть приблизительно шестьдесят пять лет. В результате оказалось, что один миллион вдовцов в 1863—1868 г.г. давал 628 случаев самоубийств; один миллион людей шестидесяти пяти лет других семейных положений давал около 461 случая. Из этих цифровых данных можно заключить, что даже в одном и том же возрасте вдовцы лишают себя жизни чаще, чем люди всякого иного семейного положения. Таким образом, как будто бы подтвердился предрассудок, что состояние вдовства наиболее предрасполагает к самоубийству[5]. В действительности, если шестидесятипятилетнее население не даёт в среднем большего числа самоубийств, чем вдовцы, то это происходит потому, что почти все они в этом возрасте женаты (997 191 женатых на 134 238 холостых). Если этого сравнения достаточно для доказательства того, что вдовцы лишают себя жизни чаще, чем женатые люди того же возраста, то нельзя делать отсюда никакого заключения в смысле сравнения их наклонности с наклонностью холостяков.
Наконец, когда сравнивают только средние числа, то самые факты и существующие между ними соотношения, естественно, не могут выступить во всём своём значении. Легко может случиться, что, вообще говоря, женатые лишают себя жизни меньше, чем холостые, но в известном возрасте это соотношение становится обратным; и мы увидим, что это действительно имеет место. Эти исключения, которые могут оказаться чрезвычайно поучительными для объяснения исследуемого явления, нет возможности установить путём предыдущего метода. Вполне возможно также, что между двумя возрастами будут наблюдаться изменения, которые хотя и не настолько велики, чтобы превратить установленное соотношение в обратное, но имеют всё же некоторое значение и потому должны быть приняты во внимание.
Существует только один способ для избежания этих затруднений, а именно: надо определить процент каждой группы, взятой в отдельности для каждого возраста. При этом условии можно будет сравнить, например, холостяков в возрасте 25—30 лет с женатыми и вдовцами того же возраста и то же самое сравнение произвести для других периодов жизни. Таким образом влияние семейного положения будет отделено от всех остальных, и изменения, которые оно влечёт за собою, станут очевидными. Этот-то метод впервые и применил при вычислении смертности и брака Бертильон. К сожалению, официальные сведения не дают нам необходимых данных для желаемого сравнения[6].
Мы получаем сведения о возрасте самоубийц независимо от их семейного положения; единственная известная нам статистика, которая пошла по другому пути, относится к великому герцогству Ольденбургскому (включая Любек и Биркенфельд)[7]. Она даёт нам за 1871—1875 годы распределение числа самоубийств согласно возрасту для каждой категории семейного положения в отдельности. Но в этом маленьком государстве насчитывалось всего 1369 случаев самоубийств в течение пятнадцати лет, а так как из такого небольшого количества случаев нельзя вывести никаких достоверных заключений, то мы сами предприняли соответственную работу для Франции, с помощью неизданных документов министерства юстиции. Наши изыскания касаются 1889—1890 и 1891 годов. Нам удалось рассмотреть 25 000 самоубийств. Помимо того, что эта цифра сама по себе достаточно значительна для того, чтобы служить основанием для определённого вывода, мы убедились в том, что продолжать дальше наши наблюдения не было никакой необходимости. В самом деле, из года в год число самоубийств каждого возраста остаётся неизменным для каждой группы, и поэтому для вывода среднего числа нет надобности в более продолжительном наблюдении.
Таблицы XX и XXI дают нам различные результаты. Для того, чтобы ярче обнаружить их значение, мы для каждого возраста рядом с цифрой, обозначающей процент вдовых и находящихся в браке, поставили то, что мы называем коэффициентом предохранения вторых по отношению к первым, и тех и других по отношению к не вступавшим в брак. Этим словом мы обозначаем число, указывающее, во сколько раз в одной группе лишают себя жизни меньше, чем в другой в одном и том же возрасте. Поэтому, когда мы будем говорить, что коэффициент предохранения женатых двадцати пяти лет по отношению к холостым равняется трём, то это будет значить, что если наклонность к самоубийству женатых в этот момент их жизни принята за единицу, то наклонность холостяков в тот же период надо обозначить цифрой 3. Конечно, когда коэффициент предохранения опускается ниже единицы, то он превращается в коэффициент усиления наклонности к самоубийству.
Законы, вытекающие их этих таблиц, могут быть формулированы следующим образом:
1. Слишком ранний брак увеличивает наклонность к самоубийству, в особенности у мужчин. Правда, этот результат, полученный от рассмотрения очень ограниченного количества фактов, не может считаться окончательным; во Франции среди супругов пятнадцати-двадацтилетнего возраста случается в среднем годовом выводе только один случай самоубийства, вернее 1,33. Но ввиду того, что этот факт в равной мере наблюдается и в Герцогстве Ольденбургском, а также по отношению к женщинам, то маловероятно, чтобы дело объяснялось одной случайностью. Даже шведская статистика, приведённая нами выше[9], указывает на то же увеличение, по крайней мере относительно мужчин. Если в силу приведённых нами причин мы эту статистику считаем неправильной по отношению к преклонному возрасту, то мы не имеем никакого основания сомневаться в её достоверности, поскольку она касается первых периодов жизни, когда вдовцов ещё не может быть. Между прочим, известно, что смертность молодых супругов значительно превосходит смертность холостых мужчин и девушек того же возраста: тысяча неженатых мужчин между пятнадцатью — двадцатью годами дают ежегодно 8,9 смертей; тысяча женатых того же возраста дают 51, то есть на 473% больше. Значительно меньшее уклонение мы имеем для другого пола: 9,9 среди замужних и 8,3 среди девушек; первое число относится ко второму, как 119 к 100[10].
Такая сильная смертность среди молодых супругов объясняется, конечно, социальными причинами. Если бы это печальное явление обусловливалось главным образом недостаточной зрелостью организма, то смертность должна была бы отозваться сильнее на женской половине населения, вследствие естественных опасностей, связанных с деторождением. Всё заставляет нас придти к тому заключению, что преждевременный брак влечёт за собою специфическое моральное состояние, особенно вредно отзывающееся на мужчинах.
2. Начиная с двадцати лет, люди, состоящие в браке, по отношению к холостым и незамужним обладают коэффициентом предохранения, превышающим единицу. Этот последний выше того, который установил Бертильон. Цифра 6, данная нам этим учёным, представляет собою скорее минимум, чем среднюю[11]. Коэффициент изменяется в зависимости от возраста. Он быстро достигает максимума — между 25—30 годами во Франции, между 30—40 годами в Ольденбурге; начиная с этого момента, он падает вплоть до последних лет человеческой жизни, когда опять наблюдается лёгкое повышение.
3. Коэффициент предохранения супругов по отношению к холостым и незамужним изменяется в зависимости от пола. Во Франции преимущество на стороне мужчин, и разница между полами довольно значительна; для мужчин мы имеем в среднем 2,73, тогда как для женщин (замужних) 1,56, то есть на 43% меньше. Но в Ольденбурге наблюдается обратное: для женщин среднее число равняется 2,16, а для мужчин только 1,83. Надо заметить, что в то же время здесь само расхождение меньше; второе число разнится от первого только на 16%. Мы можем сказать теперь, что пол, которому наиболее благоприятствует брачное состояние, изменяется в зависимости от страны, и что величина отклонения между процентом самоубийств у обоих полов изменяется в зависимости от того, какой именно пол оказывается наиболее благоприятствуемым. В последующем изложении мы найдём факты, подтверждающие этот закон.
4. Вдовство уменьшает коэффициент предохранения супругов обоего пола, но обыкновенно не уничтожает его совершенно. Вдовцы убивают себя чаще, чем люди, состоящие в браке, но в общем менее, нежели совсем безбрачные. Коэффициент их поднимается в некоторых случаях до 1,60 и 1,66; так же, как и у супругов, он изменяется вместе с возрастом, но процесс этот совершается неправильно, и мы не можем в данном случае установить никакой закономерности. Совершенно так же, как и у супругов, коэффициент предохранения вдовцов по отношению к безбрачным изменяется в зависимости от пола. Во Франции перевес оказывается на стороне мужчин; средний мужской коэффициент равняется 1,32, тогда как для вдов он спускается ниже единицы (0,89), то есть он на 37% менее. Наоборот, в Ольденбурге среди вдового населения, как и среди брачного, преимущество на стороне женщин: их средний коэффициент равняется 1,07, тогда как коэффициент вдовцов падает ниже единицы и составляет 0,89, то есть на 17% меньше. Как и в брачном состоянии, в тех случаях, когда наиболее предохранённой оказывается женщина, разница между полами меньше, чем там, где имеет преимущество мужчина. Мы можем сказать прежними словами, что наиболее благоприятствуемый пол у вдовых изменяется в зависимости от страны, и что величина отклонения между процентом самоубийств у обоих полов изменяется в зависимости от того, какой пол оказывается наиболее благоприятствуемым.
Установив эти факты, постараемся объяснить их.
Преимущества, которыми пользуются люди, находящиеся в брачном состоянии, можно приписать только одной из двух нижеследующих причин:
Либо мы имеем здесь влияние домашней среды; в таком случае именно семья нейтрализует наклонность к самоубийству и мешает ей развиваться.
Либо же этот факт объясняется тем, что можно назвать «брачным подбором». Брак, действительно, механически производит в общей массе населения некоторого рода сортировку. Не всякий желающий женится. Мало шансов создать себ�� семью у того человека, который не обладает известным здоровьем, средствами к жизни и определёнными нравственными достоинствами. Тот, кто лишён всего этого, за исключением каких-либо особо благоприятных обстоятельств, волей или неволей отбрасывается в разряд безбрачных, которые и составляют, таким образом, наихудшую часть населения. Именно в этой среде чаще всего попадаются слабые, неизлечимо больные люди, крайние бедняки, субъекты, нравственно испорченные. Если эта часть населения настолько ниже остальной, то вполне естественно, что она проявляет в своей среде более высокую степень смертности, более сильно развитую преступность и, наконец, большую наклонность к самоубийству. При такой гипотезе уже не семья предохраняет человека от самоубийства, преступлений или болезней, а, наоборот, преимущество людей, находящихся в брачном состоянии, зависит от того, что только тем доступна семейная жизнь, кто представляет собою серьёзные гарантии физического и нравственного здоровья.
Бертильон, казалось, колебался между этими двумя объяснениями и поочерёдно принимал то одно, то другое. Летурно в своей книге «Эволюция брака и семьи» (Париж, 1888 год, стр. 426) категорически высказывался в пользу второго предположения. Он отказывается признать в бесспорном превосходстве женатых и замужних в смысле предохранённости от самоубийства следствие и доказательство преимущества брачного состояния; но он, конечно, был бы менее поспешен в своих суждениях, если бы с большим вниманием отнёсся к фактам.
Без сомнения, вполне возможно, что в общем супруги имеют лучшую физическую и моральную организацию, чем безбрачные. Нельзя, однако, сказать, чтобы брачный подбор допускал совершение брака только среди избранной части населения. Особенно сомнительно, чтобы люди без средств и положения вступали в брак значительно реже, нежели все остальные. Как уже было замечено[12], у бедных классов населения гораздо больше детей, чем у состоятельных. Если дух предусмотрительности не мешает им размножаться выше всяких пределов благоразумия, то почему бы вообще эти люди могли удерживаться от вступления в брак? Кроме того, целый ряд фактов в последующем изложении может подтвердить, что нужда вовсе не является одним из фактов, определяющих социальный процент самоубийств. Что же касается слабых и больных, то кроме того, что целый ряд причин заставляет их пренебрегать своими болезнями, ещё вовсе не доказано, чтобы из их среды чаще всего вербовались самоубийцы. Психоорганический темперамент, наиболее всего предрасполагающий человека к самоубийству — это неврастения во всех её видах, — а в наше время неврастения скорее указывает на некоторое превосходство, чем на дефект. В утончённом обществе, живущем высшею умственною жизнью, неврастеники составляют своего рода духовную аристократию. Только явно выраженное, характерное сумасшествие преграждает человеку путь к браку; но устранение этой крайне редкой аномалии совершенно недостаточно для объяснения значительного преимущества в смысле низкого процента самоубийств у людей, находящихся в брачном состоянии[13].
Помимо этих несколько априорных соображений многочисленные факты указывают на то, что взаимоотношение женатых и холостых объясняется совершенно другими причинами.
Если бы это взаимоотношение определялось брачным подбором, то проявляться оно должно было бы с того момента, когда подбор начинает входить в силу, то есть когда молодые люди и девушки вступают в брак. В это время впервые должно было бы обозначиться некоторое уклонение, которое затем мало-помалу увеличивалось бы по мере дальнейшего действия подбора, то есть по мере вступления в брак более зрелых людей, обособления их от той группы, которая по натуре своей предназначена образовать класс неисправимых холостяков. Наконец, максимальное уклонение должно было бы пасть на тот возраст, когда добрые семена уже окончательно отделяются от плевел, когда все способные к браку вступают в него, и в безбрачии остаются только обречённые на это судьбой в силу их физических или нравственных недостатков. Этот период приходится между 30—40 годами человеческой жизни — возраст, после которого браки совершаются чрезвычайно редко.
В действительности оказывается, что коэффициент предохранения изменяется по совершенно другому закону. В исходной своей точке он очень часто уступает место обратному коэффициенту, то есть усилению случаев самоубийства. Очень молодые супруги более склонны к самоубийству, нежели холостые люди. Этого бы не могло быть, если бы они от рождения в самих себе заключали условия, предохраняющие от самоубийства. Затем максимум различия наступает почти сразу. Начиная с того момента, когда привилегированное положение женатых начинает обнаруживаться (между 20—25 годами), коэффициент уже достигает цифры, выше которой он впоследствии не поднимается. В этот период[14] мы имеем 148 000 женатых на 1 430 000 холостых и 626 000 замужних на 1 049 000 девушек (круглые числа). Таким образом здесь холостые и девицы заключают в своих рядах наибольшую часть того избранного населения, которое, якобы в силу своих природных качеств, призвано впоследствии образовать аристократию супружеских пар. Поэтому разница между этими двумя классами по отношению к самоубийству должна бы быть очень небольшая. На самом же деле, уклонение уже довольно значительно. Точно также в следующем возрасте между 25—30 годами имеется более 1 000 000 холостых из числа тех 2 000 000, которые в ближайшем периоде, между 30—40 годами, вступят в брак. И группа холостых, несмотря на то, что насчитывает их в своих рядах, не только ничего не выигрывает, но именно в этом периоде даёт особенно сильно чувствовать свои отрицательные качества. Ни в каком другом возрасте не достигает такой значительной величины разница между женатыми и холостыми в смысле наклонности их к самоубийству. Напротив, между 30—40 годами, когда разделение на две группы окончательно завершилось и класс супругов почти заполнил все свои кадры, коэффициент предохранения вместо того, чтобы достичь своего апогея и обозначить таким образом тот факт, что супружеский подбор дошёл до своего предела, внезапно и резко падает; для мужчин с 3,20 он спускается до 2,77; для женщин мы имеем ещё более резкое понижение от 2,22 до 1,53, то есть на 32%.
С другой стороны этот подбор, каким бы способом он ни совершался, должен производиться одинаково как среди юношей, так и среди девушек, потому что жёны не подбираются иным путём, чем мужья. Если моральное превосходство людей, состоящих в браке, есть следствие подбора, то оно должно в равной степени отзываться на обоих полах и то же самое должно наблюдаться и в области предохранения от самоубийства. В действительности же во Франции преимущества мужей по сравнению с холостяками выше, чем преимущества жён по сравнению с девицами. Для первых коэффициент предохранения подымается до 3,20, только в одном случае спускается ниже 2,04 и большею частью колеблется около 2,80; для жён максимум не превышает 2,22 (в лучшем случае, 2,39)[15], а минимум даже ниже единицы (0,98). Поэтому можно считать, что во Франции замужняя женщина ближе всего находится к мужчине в смысле наклонности к самоубийству. В нижеследующей таблице мы приводим долю каждого пола каждого семейного положения в сумме самоубийств, совершенных в течение периода 1887—1891 г.г.
Итак в каждом возрасте[16] доля женщин в самоубийствах лиц, состоящих в браке, значительно выше, чем доля девушек в числе самоубийств, совершённых безбрачными.
Конечно, это вовсе не значит, чтобы замужняя женщина была сильнее наклонна к самоубийству, нежели девушка; таблицы XX и XXI доказывают обратное; это значит лишь, что если женщине удалось выйти замуж, то она в смысле предохранения от самоубийства выигрывает меньше, чем её супруг. Но если предохранение до такой степени неодинаково, то, очевидно, семейная жизнь различным образом влияет на моральный характер обоих полов. Решительное доказательство того, что эта неравномерность не имеет другого источника, мы видим в том, что указанная разность рождается и растёт под влиянием семьи. В самом деле, таблица XXI показывает, что в своей отправной точке коэффициент предохранения почти одинаков для обоих полов (2,93 или 2, с одной стороны, и 2,40 с другой). Затем, мало-помалу разница выступает яснее: сначала потому, что коэффициент у замужних женщин достигает своего максимума медленнее, чем у женатых мужчин, а затем потому, что он падает быстрее и на большую величину.[17] Если коэффициент меняется по мере того, как влияние семьи приобретает известную длительность, то это значит, что он находится он неё в прямой зависимости.
Еще более убедительным является то обстоятельство, что положение обоих полов по отношению к предохранению от самоубийства, которым пользуются люди, состоящие в браке, в различных странах неодинаково. В великом герцогстве Ольденбургском в наиболее благоприятном и защищённом положении оказываются не мужчины, а женщины, и в дальнейшем мы найдём и другие случаи такого отклонения. Между тем, в общем и целом, брачный подбор всюду совершается одинаковым об��азом. Невозможно, следовательно, допустить, чтобы он был существенным фактором того преимущества, которым пользуются женатые люди по отношению к самоубийству, ибо иначе было бы необъяснимо, почему этот подбор производит в различных странах различные результаты. Напротив, вполне возможно, что семья в двух различных странах сложилась таким образом, что она различно действует на оба пола; поэтому в самом строении семейной группы до́лжно искать главную причину интересующего нас явления.
Как бы ни был интересен этот результат, но раньше всего надо совершенно точно определить его, потому что домашняя среда слагается из самых различных элементов. Для каждого супруга семья состоит из: 1) другого супруга и 2) из детей. Первому или второму из этих элементов принадлежит благотворное влияние на наклонность к самоубийству? Говоря другими словами, семья состоит из двух различных союзов: с одной стороны мы имеем супружескую пару, а с другой — семейную группу в собственном смысле этого слова. Эти два образования имеют различную природу и различное происхождение и потому не могут, по всей вероятности, производить одинаковых результатов. Один союз учреждается путём соглашения и выбора, другой есть явление природы, кровное родство: первый соединяет собою двух представителей одного и того же поколения, другой соединяет предыдущее поколение с последующим; второй союз так же древен, как и само человечество, первый же принял организованную форму в относительно позднюю эпоху. Если эти два образования до такой степени разнятся между собою, то a priori уже нельзя быть уверенным в том, чтобы они оба способствовали существованию интересующего нас явления. Во всяком случае, если и то и другое оказывает своё влияние, то не одинаковым образом и, по всей вероятности, не в одинаковой мере. Поэтому чрезвычайно важно разобраться в том, участвуют ли в данном случае оба элемента семьи, и если да, то какова доля каждого из них.
Мы имеем доказательство того, что брак оказывает незначительное влияние на коэффициент предохранения от самоубийств; в самом деле, величина наклонности к браку мало изменялась с начала XIX века, тогда как предрасположение к самоубийству стало втрое сильнее. В 1821—1830 г.г. на тысячу жителей приходилось 7,8 годовых браков, в 1831—1850 г.г. — 8; в 1851—1860 г.г. — 7,9; в 1861—1870 г.г. — 7,8; в 1871—1880 г.г. — 8. За этот же период времени процент самоубийств на один миллион жителей с 54 поднялся до 180. С 1880 до 1888 год наклонность к браку несколько понизилась (стала 7,4 вместо 8), но это понижение не стои́т ни в какой связи с громадным повышением числа самоубийств, которое за период 1880—1887 г.г. поднялось на 16%[18].
Кроме того, за период 1865—1868 годов средняя наклонность к браку во Франции (7,7) почти равняется по своей величине соответственным цифрам в Дании (7,8) и Италии (7,6), хотя эти страны колоссально разнятся между собою в смысле числа самоубийств.[19].
В течение 1887—1898 годов один миллион бездетных супругов давал 644 случая самоубийств. Для того, чтобы знать, в какой мере само брачное состояние, независимо от влияния семьи, предохраняет людей от самоубийства, достаточно сравнить эту цифру с той, которую дают холостые люди того же среднего возраста. Таблица XXI позволяет нам произвести это сравнение, и это одна из важнейших услуг, которые она нам оказывает. Средний возраст людей, состоящих в браке, так же, как и теперь, был тогда 48 лет 8⅓ месяцев. Один миллион холостых этого возраста даёт 975 случаев самоубийства; 644 относится к 975, как 100 к 150, то есть у бездетных супругов коэффициент предохранения равняется 1,5; они только на одну треть убивают себя реже, чем холостые того же возраста. Мы имеем совершенно другую картину там, где брак сопровождается деторождением. Один миллион браков при наличности детей в течение того же периода ежегодно давал только 336 случаев самоубийства. Число это относится к 975, как 100 к 290, то есть если брак плодовит, то коэффициент предохранения почти удваивается (2,90 вместо 1,5.).
Супружеский союз играет, таким образом, второстепенную роль в образовании у людей, состоящих в браке, коэффициента предохранения. К тому же надо заметить, что в предыдущем вычислении мы приписали этой роли несколько большее значение, чем она имеет в действительности. Мы предположили, что бездетные супруги имеют тот же средний возраст, что и супруги вообще, тогда как на самом деле они находятся, конечно, в более молодом возрасте. Они насчитывают в своих рядах те молодые супружеские пары, которые бездетны не в силу своей бесплодности, а потому, что, женившись слишком рано, не имели ещё времени приобрести детей. В среднем, только к тридцати четырём годам мужчина впервые делается отцом[20] и женится он приблизительно к двадцати восьми — двадцати девяти годам. Часть женатого населения от двадцативосьми- до тридцатичетырёхлетнего возраста целиком входит в категорию бездетных супругов, что значительно понижает средний возраст этих последних, и поэтому, принимая его за сорок шесть, мы, конечно, впали в ошибку. Но в таком случае безбрачный элемент, с которым их надо было бы сравнивать, должен быть также не сорок шесть лет, а моложе, и, следовательно, с меньшим процентом самоубийств. В силу этого, коэффициент предохранения, определяемый одними только супружескими отношениями, в действительности ниже 1,5. Если бы мы знали точно средний возраст бездетных супругов, то оказалось бы, что величина их наклонности к самоубийству приближается к величине холостых ещё сильнее, чем это показывают предыдущие цифры.
Ограниченное и незначительное влияние самого брака видно ещё яснее из того, что вдовцы, оставшиеся с детьми, находятся в более благоприятном положении, нежели бездетные супруги. Первые дают 937 случаев на 1 000 000 жителей; средний возраст для них — 61 год 8⅓ месяцев. Число холостых в этом возрасте (см. таблицу XXI) колеблется между 1 434 и 1 768, то есть приблизительно в среднем 1 504. Это число относится к 937, как 160 к 100. Вдовцы в том случае, если они остаются с детьми, имеют коэффициентом предохранения 1,6, превосходят, следовательно, в этом отношении бездетных супругов. Надо к тому же заметить, что, вычисляя коэффициент таким образом, мы скорее приуменьшим, чем преувеличим его. В самом деле, семейные вдовцы имеют, несомненно, более зрелый средний возраст, чем вдовцы бездетные. Ведь в число этих последних входят все те, брак которых остаётся бесплодным только потому, что смерть слишком рано прекратила его, то есть самые молодые люди. Поэтому вдовцов с детьми надо бы сравнивать с холостыми старше 62 лет, которые уже в силу самого возраста более наклонны к самоубийству. Ясно, что при этом преимущество их в смысле высоты коэффициента выступило бы ещё рельефнее[21].
Правда, этот коэффициент 1,6 значительно ниже, чем коэффициент семейных супругов 2,9; разница равняется по меньшей мере 45%. Можно было бы думать, что сам по себе брачный союз имеет на наклонность к самоубийству большее влияние, чем мы ему приписываем, если с его прекращением степень предохранения остающегося в живых супруга до такой степени падает. Но такой факт можно только в очень слабой степени приписать расстройству брачного союза. Это доказывается тем обстоятельством, что в тех случаях, когда нет детей, влияние вдовства гораздо менее ощутительно. Один миллион бездетных вдовцов даёт 1258 случаев самоубийства; эта цифра относится к 1504 — числу самоубийств среди холостых в шестидесятидвухлетнем возрасте — как 100 к 119; коэффициент предохранения выражается, следовательно, приблизительно числом 1,2, которое лишь немного ниже коэффициента 1,5, относящегося к бездетным супругам. Первое число меньше второго только на 20%. Итак, можно сказать, что, если смерть одного из супругов не влечёт за собой никаких последствий кроме того, что разрушает брачное сожитие, обстоятельство это не особенно сильно отражается на склонности вдовца к самоубийству. Следовательно, брак в том виде, как он теперь существует, только в слабой мере сдерживает эту наклонность, ибо с прекращением брака эта последняя не возрастает сколько-нибудь значительно.
Что же касается до причины, усиливающей наклонность вдовцов к самоубийству даже в том случае, если брак их был плодовит, то искать её надо в присутствии детей. Конечно, с одной стороны дети привязывают вдовца к жизни, но с другой их существование значительно обостряет переживаемый вдовцом кризис. В этом случае удар обрушивается не на один только брачный союз; всё течение семейной жизни оказывается нарушенным. В механизме семьи выпало существенное колесо, и он не может правильно работать. Для того, чтобы восстановить нарушенное равновесие, надо, чтобы человек взял на себя двойную работу и выполнял такие функции, для которых он не приспособлен. Естественно, что в таком положении человек утрачивает ту степень предохранения от самоубийства, которою он обладал в то время, когда брачный союз его не был разрушен. Коэффициент предохранения уменьшается не потому, что прекратилось брачное сожительство, а потому, что семья, в которой этот человек является главой, в корне своём дезорганизовалась. Неурядицу влечёт за собой потеря не жены, а матери се��ейства.
Незначительное влияние самого брачного союза, как такового, на величину коэффициента предохранения обнаруживается особенно ярко в том случае, если дело касается женщины и если в лице детей этот союз не имеет своего естественного дополнения. Один миллион бездетных жён даёт 221 случай самоубийства, один миллион девушек (того же возраста, между 42—43 годами) даёт только 150. Первое число относится ко второму как 100 к 67, а коэффициент предохранения падает ниже единицы (0,67), то есть в действительности мы имеем уже не предохранение от самоубийства, а обострение наклонности к нему. Итак, во Франціи замужние бездетные женщины лишают себя жизни в полтора раза больше, чем девушки того же возраста. Мы уже констатировали раньше, что на жену семейная жизнь оказывает не столь сильное благоприятное влияние, как на мужа. Мы нашли теперь объяснение этому факту: брачный союз, сам по себе, отзывается на женщине очень тяжело и способствует увеличению её наклонности к самоубийству.
Если тем не менее нам показалось, что в общем замужняя женщина обладает некоторым коэффициентом предохранения, то это произошло потому, что бездетные супружества составляют исключение и в громадном большинстве случаев присутствие детей смягчает тяжёлую сторону брака, но только смягчает, а не более того. Миллион женщин, имеющих детей, даёт 79 случаев самоубийства; если сравнить это число с процентом незамужних женщин сорокадвухлетнего возраста (150), то получается следующий вывод: замужняя женщина, если она в то же самое время является и матерью, пользуется коэффициентом предохранения равным 1,89, то есть на 35% ниже того, которым обладает мужчина при тех же условиях[22].
Поэтому, нельзя по отношению к вопросу о самоубийстве согласиться с положением Бертильона: «Когда женщина вступает в брак, то она выигрывает от этого союза больше, чем мужчина, но, естественно, страдает сильнее, чем он, от его разрушения»[23].
Итак, то преимущество в смысле смертности от самоубийства, которым, вообще говоря, пользуются люди, состоящие в браке, обязано, для одного пола целиком, а для другого в значительной части, не влиянию самого супружеского союза, а влиянию союза семейного. Однако, как мы уже видели, даже при отсутствии детей, женатые мужчины во всяком случае находятся в более благоприятном положении, измеряемом отношением 1 к 1,5. Уменьшение в размере 50 случаев самоубийств на 150 то есть, иначе говоря, на 33%, хотя и значительно меньше того, которое наблюдается при наличности полной семьи, представляет всё же достаточную величину для того, чтобы стоило заняться анализом причин этого явления. Объясняется ли оно специальным, благотворным влиянием брака на мужчин или же представляет собою результат брачного подбора? Хотя выше мы уже доказали, что этот последний не играет той главной роли, которую ему приписывают, но из этого не следует, чтобы он не имел никакого влияния на наклонность к самоубийству.
Существует одно обстоятельство, на первый взгляд подтверждающее эту гипотезу. Мы знаем, что коэффициент предохранения у бездетных мужей не уничтожается, когда они теряют жён, а только спускается с 1,5 до 1,2. Вполне очевидно, что степень предохранения бездетных вдовцов не может быть отнесена на счёт вдовства, которое само по себе не только не может умерить наклонности к самоубийству, но способно скорее усилить её. Поэтому то преимущество, о котором мы сейчас говорим, зависит от какой-нибудь более ранней причины; брак не может быть ею, так как искомая причина продолжает оказывать своё действие даже тогда, когда умирает один из супругов — жена. Естественно, возникает предположение, что преимущество это заложено в каком-нибудь врождённом качестве супругов, которое обнаруживается благодаря брачному подбору, но им не создаётся. Если это качество существовало у них до брака, независимо от него, то ничуть не удивительно, что оно имеет бо́льшую длительность, нежели самый брак. Если брачное население представляет собою избранную часть страны, то то же самое неизбежно приходится сказать и о его вдовствующей части. Правда, это врождённое превосходство проявляется у последних слабее, поскольку они оказываются менее защищёнными от наклонности к самоубийству. Но вполне понятно, что душевное потрясение, испытанное вдовцом, может отчасти нейтрализовать это предохранительное влияние и помешать проявить ему свою силу в полной мере.
Однако, это объяснение может быть принято лишь в том случае, если оно в равной мере приложимо к обоим полам. Среди замужних женщин необходимо найти хоть какие-нибудь следы этого естественного предрасположения, которое при прочих одинаковых условиях предохраняло бы их от самоубийства больше, чем девушек. Уже одно то обстоятельство, что при отсутствии детей женщины убивают себя чаще, чем девушки того же возраста, плохо мирится с гипотезой, согласно которой они награждены от рождения лично им присущим коэффициентом предохранения. Правда, можно, пожалуй, ещё допустить, что этот коэффициент для женщины существует так же, как и для мужчины, но что он совершенно аннулируется в течение брачного сожития тем печальным влиянием, которое замужество оказывает на моральную личность женщины. Но если бы это врождённое качество только сдерживалось и маскировалось тем своеобразным моральным упадком, который вызывается в женщине супружескими отношениями, то оно должно было бы обнаружиться после смерти супруга. Мы должны были бы наблюдать, что женщина, освободившись из-под гнёта супружеского ярма, возвращает себе все свои преимущества и утверждает своё превосходство над теми из представительниц своего поколения, которым не удалось выйти замуж. Другими словами, бездетные вдовы по сравнению с девицами должны были бы иметь коэффициент, по величине приближающийся по меньшей мере к тому, которым пользуются бездетные вдовцы. Ничего подобного нет на самом деле: один миллион бездетных вдов даёт ежегодно 322 случая самоубийства; один миллион незамужних женщин шестидесяти лет (средний возраст для вдовы) даёт число, колеблющееся между 189—204, приблизительно 196. Первое относится ко второму как 100 к 60. Бездетные вдовы имеют коэффициент ниже единицы, иначе говоря, коэффициент отрицательный; цифра 0,60 даже несколько меньше, чем число, выражающее собой коэффициент бездетных замужних женщин (0,67). Следовательно, можно вполне определённо сказать, что вовсе не брак мешает этим последним проявить ту естественную предохраненность от самоубийства, которую им приписывают.
В ответ на это могут возразить, что полному возрождению благоприятных свойств, заглохших во время брака, мешает то обстоятельство, что для женщины быть вдовой ещё хуже, чем быть замужем. Надо сознаться, что это очень распространённое в обществе мнение, будто вдова находится в более критическом положении, чем вдовец. Обыкновенно указывают на материальные и моральные затруднения, с которыми вдове приходится бороться, отстаивая своё существование, особенно если судьба заставляет прокармливать целую семью.
Существует даже мнение, будто факты вполне подтверждают такое предположение. По мнению Морселли[24] статистикой установлено, что женщина-вдова менее отстаёт от мужчин по степени наклонности к самоубийству, чем тогда, когда она живёт в браке; а так как, выходя замуж, женщина в этом смысле уже приблизилась к мужчине, то, очевидно, для неё нет худшего положения, чем вдовство. Для подтверждения этого тезиса Морселли приводит следующие цифры, которые, хотя и не относятся к Франции, но с лёгкими изменениями наблюдаются у всех европейских народов.
ГОДА Относительная часть каждого пола в 100 самоубийствах людей, находящихся в браке Относительная часть наждого пола в 100 самоубийствах вдовых
Мужчин Женщин Мужчин Женщин
1871 79% 21% 71% 29%
1872 78» 22» 68» 32»
1873 79» 21» 69» 31»
1874 74» 26» 57» 43»
1875 81» 19» 77» 23»
1876 82» 18» 78» 22»
Доля женщины в общей массе самоубийств, совершённых обоими полами в состоянии вдовства, действительно, кажется, значительно большей, чем в сумме самоубийств, совершённых людьми, состоящими в браке. Не служит ли этот факт доказательством того, что вдовство тяжелее переносится женщиной, чем замужество? Если это так, то нет ничего удивительного в том, что, овдовев, женщине ещё труднее, чем в период брачной жизни, проявить свои природные положительные свойства.
К несчастью, этот мнимый закон покоится на фактической ошибке. Морселли забыл, что всюду вдов в два раза больше, чем вдовцов. Во Франции, в круглых цифрах, насчитывается 2 000 000 первых и 1 000 000 вторых. В Пруссии по переписи 1890 года насчитывалось 450 000 одних и 1 319 000 других. При таких условиях вполне естественно, что относительное число самоубийств у вдов значительнее, чем у замужних женщин, которых, само собою разумеется, имеется ровно столько же, как и женатых мужчин. Для того, чтобы сравнение имело какую-нибудь ценность, надо обе группы населения привести к одинаковому уровню; но если выполнить эту предосторожность, получится результат обратный тому, какой даёт Морселли. В среднем возрасте вдов, то есть в шестидесятилетнем возрасте, один миллион женщин даёт 154 случая самоубийства и один миллион мужчин 577. Доля женщин (21%) значительно уменьшается для вдов. На один миллион вдов приходится 210 случаев, а на один миллион вдовцов 1017. Мы видим, что из 100 самоубийств вдовых обоего пола на долю женщин приходится только 17. Напротив, пропорция мужчин поднимается от 79 до 83%. Итак, становясь вдовцом, мужчина теряет больше, чем женщина, попадающая в аналогичное положение, так как он теряет при этом некоторые из тех преимуществ, которые связаны для него с брачным состоянием. Нет никакого основания предполагать, что эта перемена положения приносит женщине больше забот и огорчения, чем мужчине; действительность говорит нам обратное. Известно, что смертность среди вдовцов значительно выше, чем среди вдов; то же можно сказать и относительно вторичного вступления в брак. Вдовцы в любом возрасте в три или в четыре раза чаще вторично женятся, чем холостяки вступают в брак, тогда как вдовы выходят замуж только немногим больше, чем девушки. Женщина с такою же степенью холодности относится ко вторичному замужеству, с какою горячностью мужчина стремится вторично жениться[25]. Дело обстояло бы совершенно иначе, если бы положение вдовца легко переносилось мужчиной, и если бы, наоборот, женщина, согласно общераспространённому мнению, так много терпела от потери мужа[26].
Но если в положении вдовы нет ничего такого, чтобы специально парализовать те природные качества, которые предполагаются у женщины в силу одного того, что она была избрана в супруги, и если качества эти не проявляют себя во время брака хоть сколько-нибудь заметным образом, — то нет никакого основания предполагать, что они действительно существуют. Гипотеза брачного подбора совершенно не применима к женщине; ничто не даёт нам права предполагать, что женщина, призванная к замужеству, обладает привилегированною натурой, предохраняющей её в известной мере от самоубийства. Следовательно, настолько же неосновательно аналогичное предположение насчёт мужчины. Коэффициент 1,5, которым пользуются бездетные супруги, получается вовсе не потому, что эти люди происходят от самой здоровой части населения; он может являться только результатом брака. Надо признать, что супружеский союз, столь пагубный для женщины, действует на мужчину, даже и при отсутствии детей, благотворным образом. Мужчины, вступающие в брак, вовсе не составляют природной аристократии: вступая в брак, они не обладают совершенно определившимся душевным складом, который мог бы предохранить их от самоубийства. Но этот склад развивается под влиянием самого брачного сожительства. Во всяком случае, если женатые мужчины обладают некоторыми природными преимуществами, то последние носят очень смутный и неопределённый характер, потому что остаются в бездействии, пока не являются на сцену какие-нибудь дополнительные условия. Совершенно справедливо, что самоубийство зависит главным образом не от внутренних свойств индивида, а от внешних причин, управляющих людьми.
Нам остаётся разрешить ещё один очень важный вопрос. Если этот коэффициент — 1,5, не зависящий от присутствия или отсутствия детей, обязан своим существованием браку, то почему же он переживает самый брак и, правда, в несколько смягчённой форме (1,2), но всё-таки встречается у бездетных вдовцов? Если отбросить теорию брачного подбора, объясняющую это явление, то чем другим объяснить его?
Для этого достаточно предположить, что привычки, вкусы, скрытые наклонности, образовавшиеся в брачном сожительстве, не исчезают вслед за его прекращением; нет ничего естественнее этой гипотезы. Если женатый человек, даже при отсутствии детей, питает к самоубийству относительно большее отвращение, то неизбежно, что частица этого отрицательного чувства остаётся в его душе и тогда, когда он становится вдовцом. Но так как вдовство неизбежно связано с некоторым моральным потрясением, и так как всякое нарушение равновесия, как мы покажем дальше, толкает человека на самоубийство, это отрицательное отношение к самоубийству сохраняется лишь в ослабленном виде. У женщины, по этим же причинам, мы можем наблюдать обратное явление; так как бездетная женщина убивает себя чаще, чем девушка, то, овдовев, она сохраняет эту повышенную наклонность, которая даже несколько усиливается в связи с тем моральным расстройством и тою жизненной неприспособленностью, которые несёт с собою вдовство для женщины. Но только вследствие того, что тяжёлое влияние, которое оказывал на неё брак, делает для неё переход к вдовству более легко переносимым, и само ухудшение носит незначительный характер; коэффициент понижается только на несколько сотых (0,60 вместо 0,67)[27].
Наше объяснение подтверждается тем обстоятельством, что оно есть только частный случай более общего положения, которое можно формулировать следующим образом: в данном обществе наклонность к самоубийству для каждого пола в состоянии вдовства является функцией наклонности к самоубийству, присущей тому же полу в брачном сожительстве. Если муж в сильной степени предохранён от самоубийства, то вдовец сохраняет ту же позицию по отношению к самоубийству, хотя, само собой разумеется, в более слабой степени. Если первый слабо защищён от самоубийства, то второй или вовсе лишён предохранения или обладает им только в самом незначительном размере. Для того, чтобы подтвердить правильность этого тезиса, достаточно указать на таблицы XX и XXI и те выводы, которые оттуда непосредственно вытекают. Мы видели, что один пол находится в более благоприятном положении, чем другой, как во время брака, так и в состоянии вдовства; тот из них, за которым остаётся привилегия в первом случае, сохраняет своё преимущество и во втором. Во Франции мужья обладают более высоким коэффициентом предохранения, чем жёны; такое же соотношение сохраняется и в случае вдовства. В герцогстве Ольденбургском среди женатого населения можно наблюдать обратное явление: женщины пользуются большею степенью предохранения, чем мужчины, независимо от того, вдовеют ли они или состоят в браке.
Но ввиду того, что эти два единственные случая могут, и вполне справедливо, показаться не вполне убедительными, так как с другой стороны статистические данные не дают нам нужных сведений для проверки нашего предположения относительно других стран, то мы прибегнули к следующему приёму. Для того, чтобы расширить поле для нашего сравнения, мы вычислили отдельно процент самоубийств для каждой возрастной группы и для каждого семейного положения, с одной стороны для департамента Сены, а с другой для всех других французских департаментов, взятых вместе. Две социальные группы, изолированные, таким образом, одна от другой, достаточно разнятся между собою для того, чтобы можно было надеяться вынести из этого сравнения что-нибудь поучительное. И в самом деле, как видно из таблицы XXII, семейная жизнь действует в этих двух случаях различным образом на наклонность к самоубийству.
ТАБЛИЦА XXII
Сравнение процента самоубийств на 1 000 000 жителей каждой возрастной группы и каждого семейного положения в департаменте Сены и в провинции (1889—1891)
Мужчины (провинция) Коэффициент предохранения по отношению к холостым Женщины (провинция) Коэффициент предохран. по отношению к незамужним
Возраст Холостые Женат. Вдовцы Женат. Вдовцы Незамужние Замужние Вдовы Замуж. Вдовы
15—20 100 400 — 0,25 — 67 36 375 1,86 0,17
20—25 214 95 153 2,25 1,39 95 52 76 1,82 1,25
25—30 365 103 373 3,54 0,97 122 64 156 1,90 0,78
30—40 590 202 511 2,92 1,15 101 74 174 1,36 0,58
40—50 976 295 633 3,30 1,54 147 95 140 1,54 0,98
50—60 1445 470 852 3,07 1,69 178 136 174 1,30 1,02
60—70 1 790 582 1047 3,07 1,70 163 142 221 1,14 0,73
70—80 2 000 664 1 252 3,01 1,59 200 191 223 1,04 0,85
Свыше 1 458 762 1 129 1,91 1,29 160 108 221 1,48 0,72
Средний коэффициент предохранения 2,88 1,45 Средний коэффициент предохранения 1,49 0,78
Мужчины (департамент Сены) Женщины (департамент Сены)
15—20 280 2 000 — 0,14 — 224 — — — —
20—25 487 128 — 3,80 — 196 64 — 3,06 —
25—30 599 298 714 2,01 0,83 328 103 296 3,18 1,10
30—40 869 436 912 1,99 0,95 281 156 373 1,80 0,75
40—50 985 808 1 459 1,21 0,67 357 217 289 1,64 1,23
50—60 1 367 1 152 2 321 1,18 0,58 456 353 410 1,29 1,11
600—70 1 500 1 559 2 902 0,96 0,51 515 471 637 1,09 0,80
70—80 1 783 1 741 2 082 1,02 0,85 326 677 464 0,48 0,70
Свыше 1 923 1 111 2 089 1,73 0,92 508 277 591 1,83 0,85
Средний коэффициент предохранения 1,56 0,75 Средний коэффициент предохранения 1,79 0,93
Итак, мы видим, что в провинциальных департаментах мужья предохранены от самоубийства гораздо сильнее, чем жёны. Коэффициент первых только в четырёх случаях спускается ниже трёх[28], тогда как для женщин он не достигает двух, средний коэффициент в первом случае равен 2,88, во втором 1,49. В департаменте же Сены мы видим как раз обратное явление: средний коэффициент для мужчин только 1,56, для женщин 1,79[29]. Такое же обратное соотношение можно наблюдать и между вдовцами и вдовами. В провинции средний коэффициент вдовцов равен 1,45, а у вдов он значительно ниже — 0,78. В департаменте же Сены, наобор��т, второй превышает первый и подымается до 0,93, то есть почти до 1, тогда как первый опускается до 0,75. Итак, на чьей бы стороне ни было преимущество в смысле предохранения от самоубийства, вдовство всегда следует за брачным сожительством.
Больше того, если посмотреть, каким образом коэффициент супругов изменяется в зависимости от социальной группы, и если затем повторить то же изыскание относительно вдовых, то получатся следующие результаты:
Коэффициент супругов в провинции 2,881,56= 1,84
» » » департ. Сены
Коэффициент вдовцов в провинции 1,450,75= 1,93
» » » департ. Сены
А для женщин мы имеем следующие данные:
Коэффициент замужных в департ. Сены 1,791,49= 1,20
» » » провинции
Коэффициент вдов в департ. Сены 0,930,78= 1,19
» » » провинции
Числовые соотношения для каждого пола почти одинаковы (разница в нескольких сотых), причём для женщин мы имеем почти абсолютное равенство. Итак, если коэффициент супругов повышается или понижается, то не только изменяется в соответственную сторону коэффициент вдовых, но второй увеличивается и уменьшается в той же самой пропорции. Эти отношения могут быть выражены даже в ещё более убедительной форме при помощи приведённого нами выше закона. В самом деле, из только что установленных нами отношений следует, что вдовство уменьшает степень предохранения всегда в одной и той же степени:
Мужья в провинции 2,881,45= 1,98
Вдовцы » »
Мужья в департ. Сены 1,560,75= 2,00
Вдовцы » » »
Замужние женщ. в провинции 1,490,78= 1,91
Вдовы » »
Замужние женщ. в департ. Сены 1,790,93= 1,93
Вдовы » » »
Коэффициент вдовых равняется приблизительно половине коэффициента находящихся в браке. Поэтому не будет преувеличением сказать, что наклонность вдовцов к самоубийству является функцией соответствующей наклонности у женатых людей; другими словами, первая есть в известной степени следствие второй. Но раз брак, даже в случае его бездетности, предохраняет мужа от самоубийства, то нет ничего удивительного в том, что и вдовец сохраняет в себе это счастливое свойство.
Полученный нами вывод помимо того, что разрешает поставленный нами вопрос, бросает ещё некоторый свет на самую природу вдовца. Он говорит нам, что вдовство само по себе не есть вовсе безусловно тяжёлое положение; очень часто вдовство оказывается лучше безбрачия. Суть дела заключается в том, что моральное состояние вдовцов и вдов не представляет из себя ничего специфического, но зависит от духовной природы супругов того же пола и той же страны. Вдовство является в этом отношении как бы продолжением брачного состояния. Скажите мне, каким образом в данной стране брак и семейная жизнь отражается на мужчинах и женщинах, и я скажу вам, как влияет на тех и других вдовство. Жизнь распорядилась так, что создала в данном случае очень счастливую компенсацию: там, где брак и семейная жизнь удачны, кризис, наступающий со вдовством, переносится людьми тяжелее, но человек лучше вооружён для того, чтобы встретить его лицом к лицу; наоборот, критический период переживается легче, когда брачная и семейная атмосфера оставляют желать лучшего, но зато люди обладают меньшей способностью сопротивления, когда умирает один из супругов и брачная жизнь прекращается. Итак, в той среде, где мужчина выигрывает от семейной жизни больше, чем женщина, он страдает сильнее, если остаётся один, но в то же время он в состоянии лучше переносить жизненные испытания, потому что благотворное влияние брака сделало его более способным противостоять порывам отчаяния.
Нижеследующая таблица резюмирует только что установленные нами факты[30].
Влияние, оказываемое семьёй на каждый пол. Мужчины Относ. число самоубийств Коэффициент предохранения по отношению к холостым Женщины Относ. число самоубийств Коэффициент предохранения по отношению к незамужн.
Холостые 45 лет 975 Незамужн. 42 лет 150
Женат. с детьми 336 2,9 Замужн. с детьми 79 1,89
Женат. бездетн. 644 1,5 Замужн. бездет. 221 0,67
Холостые 60 лет 1 504 Незамужн. 60 лет 196
Вдовцы с детьми 937 1,6 Вдовы с детьми 186 1,06
Вдовцы бездетн. 1 258 1,2 Вдовы бездетные 322 0,6
Из этой таблицы и из предыдущих замечаний можно видеть, что брак имеет своё специальное, предохраняющее влияние на самоубийство. Но это влияние очень ограничено и, кроме того, действует только по отношению к одному полу. Как бы ни было для нас полезно установить наличность этого обстоятельства (полную его оценку мы даём ниже), нельзя отрицать, что существенным фактором предохранения от самоубийства людей, состоящих в браке, является всё-таки семья, то есть сплочённая группа, образуемая родителями и детьми. Конечно, поскольку супруги входят в состав этой группы в качестве её членов, они тоже оказывают друг на друга свою долю влияния, но только не как муж и жена, а как отец и мать, как органы семейного союза. Если исчезновение одного из них увеличивает шансы другого покончить жизнь самоубийством, то это происходит не потому, что смерть разорвала связывающие их лично узы, а в силу того, что в результате наносится удар семье, который и отзывается отрицательно на супруге, оставшемся в наличности. Предполагая в дальнейшем заняться специально рассмотрением влияния, оказываемого браком, мы скажем теперь, что семейный союз точно так же, как и религиозный, является могучим предохраняющим средством от самоубийства.
Это предохранение тем полнее, чем больше семья, то есть чем больше число её членов.
Мы уже развивали и обосновывали это положение в статье, помещённой в «Revue philosophique» в ноябре 1888 года. Но недостаток статистических данных, бывших в то время в нашем распоряжении, не позволил нам доказать нашу мысль с тою убедительностью, какой мы желали. В самом деле, мы не знали тогда, каков был средний уровень семьи во всей Франции вообще и в каждом департаменте в частности. Мы должны были исходить из предположения, что плотность семьи зависит исключительно от количества детей, и так как это число в переписи не было указано, то для определения его нам пришлось руководиться косвенным методом, а именно тем, который в демографии называется физиологическим приращением, — то есть годовым избытком рождений над тысячью смертей. Конечно, такая постановка исследования не лишена основания, потому что там, где наблюдается большое приращение, семьи в общем не могут быть малодетными, хотя полной причинной связи здесь нет, и часто ожидаемого результата может и не получиться в тех местах, где дети имеют привычку рано покидать своих родителей, — либо в целях эмиграции, либо желая устроиться своим хозяйством, либо в силу какой-либо другой причины. В таких случаях размеры семьи не пропорциональны числу её членов. Семья может опустеть, несмотря на то, что брак был плодовит. Именно так обыкновенно и случается в культурных слоях общества, где дети с самого раннего возраста покидают родительский дом, для того чтобы получить или закончить своё образование, или среди жалкой бедноты, где жестокая борьба за существование вынуждает семью преждевременно мобилизировать все свои рабочие силы. Напротив, при средней степени деторождаемости, семья может сохранить достаточное или даже высокое число составных элементов, если взрослые холостые или даже женатые дети продолжают жить с родителями под общей кровлей и образуют все вместе одно общее хозяйство. В силу всех этих причин, с достоверностью определить относительную величину семейных групп можно только тогда, когда их наличный состав хорошо известен.
Перепись 1886 года, результаты которой были опубликованы только в 1888 году, предоставила в наше распоряжение эти нужные нам данные. Если, пользуясь ими, определить соотношения между самоубийством и средним наличным составом семьи в различных французских департаментах, то полученные результаты выразятся следующим образом:
По мере того, как уменьшается число самоубийств, размеры семьи правильно увеличиваются.
Если вместо того, чтобы сравнивать средние числа, мы проанализируем содержимое каждой группы, то не
Число самоубийств на 1 м. жителей (1878—1887 г.г.) Среднее количество членов в 100 семьях (1886)
1-я группа (11 департаментов) От 430—380 347
2-я группа (6 деп.) » 300—240 360
3-я группа (15) » 230—180 376
4-я группа (18) » 170—130 393
5-я группа (26) » 120— 80 418
6-я группа (10) » 70— 30 434
найдём ничего, что бы не подтверждало этого заключения.
Во всей Франции средний состав десяти семей равняется тридцати девяти человекам. Если высчитать, сколько в каждой из этих шести групп имеется департаментов со средней величиной семьи, стоящей выше, и сколько со средней величиной семьи, стоящей ниже, чем средняя для всей Франции, то получится следующая картина.
Сколько в каждой группе департам. (в %)
с семьёй ниже средней величины с семьёй выше средней величины
1-я группа 100% 0%
2-я » 84% 16%
3-я » 60» 30»
4-я » 33» 63»
5-я » 19» 81»
6-я » 0» 100»
Группа, где процент самоубийств наибольший, заключает в себе исключительно те департаменты, где семейный состав ниже среднего уровня. Мало-помалу, но совершенно равномерно это соотношение принимает обратный характер, до тех пор, пока не наступает полная противоположность. В последней группе, где самоубийства чрезвычайно редки, все департаменты имеют плотность семьи выше среднего уровня.
Две прилагаемые ниже карты дают нам такую же общую картину. Области с наименьшими размерами семьи имеют те же границы, что и наиболее интенсивная зона самоубийств. Эта последняя занимает север и восток Франции и простирается с одной стороны вплоть до Бретани, с другой до Луары. Напротив, на западе и на юге, где случаи самоубийств редки, семьи имеют, в общем, значительный состав. Это взаимоотношение можно проследить несколько детальнее. В северной области следует отметить два департамента, выделяющиеся своею слабою наклонностью к самоубийству: это департаменты Nord и Pas-de-Calais. Факт этот тем более поразителен, что в департаменте Nord очень сильно развита промышленность, а она очень благоприятствует развитию самоубийств. Та же особенность бросалась в глаза и на другой карте. В указанных двух департаментах размер семьи значителен, тогда как во всех соседних департаментах он очень низок. На юге на обеих картах мы имеем тёмное пятно, образуемое департаментами Bouches-du-Rhône, Var и Alpes Maritimes; равным образом на обеих картах Бретань образует светлое пятно. Всякие отступления от вышеизложенного являются исключением и к тому же крайне незначительны. Принимая во внимание множество фактов, которыми обусловливается это сложное явление, нельзя не считать значительным такое поразительное совпадение.
Такое же, но только обратное соотношение, можно найти в том процессе, каким эти два явления развивались с течением времени. Начиная с 1826 года, число самоубийств непрестанно возрастает, а рождаемость сокращается. С 1821—1830 годов на 10 000 жителей приходилось 308 рождений, в течение периода 1881—1888 годов цифра эта понизилась до 240, и за весь этот промежуток
Диаграмма IV
Самоубийства и размеры семьи
сокращение числа деторождений не прекращалось. В то же самое время нельзя не заметить, что семья стремится всё сильнее и сильнее распылиться и разбиться на отдельные части. С 1856 по 1886 год число хозяйств в круглых цифрах возросло на 2 000 000; правильно и непрерывно увеличиваясь, это число с 8 796 276 поднялось до 10 662 423, хотя за тот же промежуток времени население увеличилось только на два миллиона. Отсюда ясный вывод, что каждая семья должна насчитывать меньшее число членов.[31]
Итак, факты далеко не подтверждают обыденного мнения, что самоубийства вызываются главным образом тяготами жизни; наоборот, число их уменьшается по мере того, как существование становится тяжелее. Вот неожиданное последствие мальтузианизма, которого автор его, конечно, не предполагал. Когда Мальтус рекомендовал воздержание от деторождения, то он думал, что, по крайней мере, в известных случаях это ограничение необходимо ради общего блага. В действительности оказывается, что воздержание это является настолько сильным злом, что убивает в человеке само желание жить. Большие семьи вовсе не роскошь, без которой можно обойтись и которую может себе позволить только богатый; это насущный хлеб, без которого нельзя жить. Как бы ни был беден человек, во всяком случае самое худшее помещение капитала — и притом с точки зрения чисто личного интереса — это капитализация части своего потомства.
Этот вывод вполне согласуется с тем, к которому мы пришли выше. Чем объясняется влияние размеров семьи на число самоубийств?
В данном случае нельзя прибегнуть, для объяснения этого явления, к помощи органического фактора, потому что, если совершенное бесплодие является главным образом последствием физиологических причин, то нельзя сказать того же про недостаточную плодовитость, которая чаще всего носит добровольный характер и диктуется известным настроением умов. Больше того, размер семьи, как мы его определили, зависит не исключительно от рождаемости; мы видели, что там, где мало детей, могут играть роль иные факторы, и наоборот, большое число детей может оказаться безрезультатным, если дети фактически и последовательно не принимают участия в жизни семейной группы. Поэтому данное предохраняющее свойство можно скорее приписать чувствам sui generis родителей к своим непосредственным потомкам. Наконец, эти чувства сами по себе нуждаются в некотором определённом состоянии семейной обстановки для того, чтобы проявить себя вполне; они не могут быть сильными, если семья лишена внутреннего единства. Следовательно, именно в силу того, что характер семьи меняется в зависимости от её размеров, число составляющих её элементов оказывает влияние на наклонность к самоубийству.
Сплоченность какой-либо группы не может уменьшиться без того, чтобы не изменилась её жизненная сила. Если коллективные чувства обладают исключительной энергией, то это происходит потому, что та сила, с которой каждое индивидуальное сознание переживает их, отражается на всех остальных членах. Интенсивность этих чувств находится в прямой зависимости от числа переживающих их совместно индивидуальных сознаний. Здесь мы находим объяснение тому обстоятельству, что, чем больше толпа, тем более наклонны разыгрывающиеся в ней страсти принять насильственный характер. Таким образом, в небольшой семье общие чувства и воспоминания не могут быть особенно интенсивны, ибо здесь нет достаточного числа сознаний для того, чтобы представить их себе и усилить их путём совместного переживания. Внутри такой семьи не могут создаться твёрдые традиции, служащие связующей целью для членов одной и той же семейной группы: подобные традиции переживают первоначальную семью и передаются от поколения к поколению. Кроме того, небольшая семья неизбежно отличается недолговечностью, а никакой лишённый длительности союз не может быть прочен. В нём не только слабо развиты коллективные состояния сознания, но само число этих состояний очень ограничено, потому что существование их обусловливается той живостью и энергией, с которою передаются различные взгляды и впечатления от одного субъекта к другому; с другой стороны, самый обмен мыслей тем быстрее совершается, чем большее число людей в нём участвует. В достаточно обширном обществе этот круговорот мыслей происходит безостановочно, ибо всегда имеются соперничающие между собой социальные единицы; в противном случае, их сношения могут носить только перемежающийся характер, и даже бывают такие моменты, когда всякая общая жизнь прекращается. Точно также, когда семья ограничена по своему объёму, то в каждый данный момент вместе оказываются только очень немногие члены, семейная жизнь едва влачит своё существование, и бывают моменты, когда домашний очаг совсем пуст.
Но если мы говорим о той или иной группе, что в ней меньше общей жизни, чем в какой-нибудь другой, то мы тем самым указываем, что она менее проникнута, менее захвачена общим духом; ведь жизнеспособность и энергия того или иного социального тела является только отражением интенсивности окружающей его коллективной жизни. Данное социальное тело тем более едино и способно сопротивляться, чем активнее и длительнее общение между его членами. Поэтому мы можем следующим образом дополнить предлагаемый нами вывод: поскольку семья является мощным предохранителем от самоубийства, она тем лучше оказывает своё воздействие, чем сильнее её сплочённость.
V
Если бы статистические исследования не ограничивались только недавним прошлым, было бы легко показать с помощью того же метода, что закон этот приложим и к политическому обществу. История говорит нам, что самоубийства вообще редко случаются в молодых обществах[32], стоящих на пути к развитию и концентрации, и что, напротив, число их увеличивается по мере того, как растёт общественный распад. В Греции и Риме самоубийство выступает на сцену вместе с разрушением организации древней общины, и его прогрессивное развитие отмечает вместе с тем последовательные стадии упадка. То же влияние можно наблюдать и в Оттоманской империи. Во Франции накануне революции общественные неурядицы, вызванные разложением старой социальной системы, привели, по свидетельству писателей того времени, к быстрому повышению числа самоубийств[33].
Однако и независимо от свидетельств истории статистика самоубийств, хотя она и не заходит в прошлое дальше последних семидесяти лет, доставляет нам некоторые доказательства этого положения, — доказательства, преимуществом которых, по сравнению с показаниями историков, является большая точность.
В литературе встречается мнение, что великие политические перевороты умножают число самоубийств. Но Морселли показал, что факты противоречат этому мнению. Все революции, имевшие место во Франции в течение XIX века, уменьшали количество самоубийств в тот период времени, когда они совершались. Общее число самоубийств с 1 904 в 1829 году падает в революционный 1830 год до 1 756, что даёт внезапное уменьшение приблизительно на 10%. В 1848 году падение это не менее значительно: общая годовая сумма понижается с 3 647 до 3 301. Далее, в 1848—1849 годах, кризис, только что разразившийся во Франции, проносится по всей Европе; количество самоубийств везде уменьшается, и уменьшение тем заметнее, чем сильнее и продолжительнее был кризис. Это явствует из следующей таблицы:
Число самоубийств
Дания Пруссия Б��вария Саксония Австрия
1847 345 1 852 217 611 в (1848 г.)
1848 305 1 649 215 398
1849 337 1 527 189 328 452
В Германии возбуждение было более сильно, чем в Дании, и борьба была более продолжительна, чем во Франции, где новое правительство образовалось немедленно; в соответствии с этим в германских государствах число самоубийств продолжает понижаться вплоть до 1849 года. В этом последнем году понижение достигает 13% в Баварии, 18% в Пруссии; в Саксонии за один только 1848—1849 год оно также равняется 18%.
Если взять всю Францию в целом, то ни в 1851, ни в 1852 году мы не замечаем аналогичного явления. Число самоубийств остаётся постоянным. Но в Париже coup d’etat производит свой обычный эффект; несмотря на то, что он совершилося в декабре 1851 года, цифра самоубийств падает с 483 в 1851 году до 446 в 1852 году (−8%) и в 1853 году остаётся ещё на уровне 463[34]. В этом факте можно было бы видеть доказательство того, что переворот сверху, совершённый в 1851 году, гораздо сильнее потряс Париж, чем провинцию, которая, по-видимому, осталась почти индифферентной. Однако, влияние подобного рода кризисов, вообще, гораздо заметнее отражается на столице, нежели на департаментах. В 1830 году в Париже падение равнялось 13% (269 случаев вместо 307 в предшествующем году и 359 в следующем); в 1848 году оно составляло 32% (481 случай вместо 698[35]).
Даже чисто парламентские кризисы, несмотря на свою сравнительно малую интенсивность, имеют иногда тот же самый результат. Так, например, во Франции хроника самоубийств носит на себе явный след парламентского переворота 16 мая 1877 года, того возбуждения, которое за ним последовало, а также тех выборов, которые в 1889 году положили конец буланжистской агитации. Для того, чтобы убедиться в этом, стоит только сравнить распределение самоубийств по месяцам в указанные годы и в годы, соседние с ними.
1876 1877 1878 1888 1889 1890
Май 604 649 717 924 919 819
Июнь 662 692 682 851 829 822
Июль 625 510 693 825 818 888
Август 482 496 547 786 694 734
Сентябрь 394 378 512 673 597 720
Октябрь 464 423 463 603 648 675
Ноябрь 400 413 415 589 618 571
Декабрь 389 386 335 574 482 475
В течение первых месяцев 1877 года число самоубийств выше соответственного числа 1876 года (1 945 вместо 1 784 с января по апрель включительно), и повышение это сохраняется в мае и июне. Лишь в конце последнего были распущены палаты и фактически начался избирательный период; по всей вероятности именно в этот момент политические страсти были возбуждены всего сильнее, ибо в дальнейшем они должны были несколько успокоиться под влиянием времени и усталости. И мы видим, что в июле число самоубийств уже не превышает соответственной цифры предыдущего года, а спускается ниже неё на 14%. Если не считать лёгкой приостановки в августе, понижение это сохраняется, хотя и в меньшей степени, вплоть до ноября. В этот момент кризис заканчивается. Тотчас же по его окончании повышательное движение самоубийств, временно приостановленное, начинается снова. В 1889 году интересующее нас явление обнаруживается ещё ярче. Палата расходится в начале августа; избирательная агитация начинается немедленно и продолжается вплоть до конца сентября, когда и произошли выборы. И в августе наблюдается по сравнению с соответственным месяцем 1888 года внезапное уменьшение числа самоубийств на 12%, которое сохраняется в сентябре, но более или менее быстро прекращается в октябре, то есть в тот момент, когда борьба закончена.
Великие национальные войны оказывают то же самое влияние, как и политические волнения. В 1866 году, когда разражается война между Австрией и Италией, число самоубийств как в той, так и в другой стране понижается на 14%.
1865 г. 1866 г. 1867 г.
В Италии 678 588 657
В Австрии 1 464 1 265 1 407
В 1864 году наступает очередь Дании и Саксонии. В этой последней стране число самоубийств, составлявшее 643 на один миллион жителей в 1863 году, упало в 1864 году до 545, то есть на 16%, чтобы в следующем 1865 году снова подняться до 619. Что касается Дании, то, не имея сведений о числе её самоубийств в 1863 году, мы не в состоянии сравнить его с числом 1864 года; но мы знаем, что общий итог самоубийств в этом последнем году выражается цифрой 411, ниже которой число добровольных смертей ни разу не спускалось, начиная с 1852 года. И так как в 1865 году оно поднимается до 451, то, по всей вероятности, цифра 411 знаменует собой значительное понижение.
Война 1870—1871 годов имела такие же последствия для Франции и Германии.
Число самоубийств на 1 м. жителей в 1869 г. 1870 г. 1871 г. 1872 г.
Пруссии 3 186 2 963 2 723 2 950
Саксонии 710 657 653 687
Франции 5 114 4 157 4 490 5 275
Можно было бы подумать, что это уменьшение вызвано тем обстоятельством, что во время войны часть населения призывается на военную службу, а в действующей армии чрезвычайно трудно, конечно, вести счёт самоубийствам. Но женщины не менее мужчин участвуют в указанном понижении. В Италии число женских самоубийств с 130 в 1864 году спускается до 117 в 1866; в Саксонии с 133 в 1863 году до 120 в 1864 и до 114 в 1865 (уменьшение на 15%). В этой последней стране не менее значительное падение наблюдается и в 1870 году: со 130 в 1869 году число женских самоубийств спускается до 114 в 1870 году и остаётся на этом уровне в 1871 году; понижение равно 13%, то есть выше, чем понижение, испытанное мужскими самоубийствами за то же время. В Пруссии в 1869 году оканчивали жизнь самоубийством 616 женщин на один миллион жителей, тогда как в 1871 году таковых насчитывалось не более 540 (−13%). Мы знаем к тому же, что молодые люди в том возрасте, в каком они подлежат призыву, доставляют лишь небольшую долю самоубийц. Только в течение шести месяцев 1870 года происходили военные действия; за это время миллион французов 25—30 лет дал самое большее сотню случаев самоубийства[36], тогда как разница между 1870 и 1869 годами достигает 1 057 случаев.
Некоторые задавались вопросом, не проистекает ли внезапное понижение числа самоубийств в период кризиса оттого, что в это время органы администрации парализуются и установление числа случаев самоубийств совершается с меньшею точностью. Но многочисленные факты доказывают, что этой случайной причины недостаточно для объяснения рассматриваемого нами явления. Прежде всего, оно отличается очень большой общностью. Оно имеет место одинаково у победителей, и у побеждённых, у тех, кто внедряется в чужую страну, и у тех, кто испытывает неприятельское нашествие. Мало того, в тех случаях, когда потрясение очень сильно, результаты его дают себя чувствовать долгое время спустя. Число самоубийств повышается лишь очень медленно; проходит несколько лет прежде, чем оно достигает своего первоначального уровня; это наблюдается даже в странах, где в нормальное время количество самоубийств растёт регулярно из года в год. К тому же, хотя частичная неполнота регистрации возможна и даже вероятна в эти эпохи переворотов, понижение процента самоубийств, установленное статистикой, носит слишком постоянный характер для того, чтобы его можно было приписать кратковременному расстройству административных функций, как главной причине.
Далее, не все политические или национальные кризисы оказывают такое влияние, а лишь те из них, которые возбуждают страсти, — и в этом лучшее доказательство того, что перед нами не ошибка подсчёта, а явление социально-психологического порядка. Мы уже отметили, что французские революции всегда сильнее отзывались на числе самоубийств в Париже, чем в департаментах, хотя в рядах провинциальной администрации они вызывали такое же замешательство, как и в рядах столичной. Очевидно, дело только в том, что события этого рода всегда интересовали провинциалов меньше, чем парижан, которые были их главными деятелями и стояли к ним всего ближе. Равным образом, в то время как великие национальные войны, подобные войне 1870—1871 годов, оказывали и во Франции, и в Германии могучее действие на ход самоубийств, войны, не затрагивавшие особенно глубоко народную массу, вроде крымской или итальянской, не обнаруживали заметного влияния на самоубийства. В 1854 году произошло даже значительное повышение числа самоубийств (3 700 случаев вместо 3 415 в 1853 году). Тот же самый факт наблюдается в Пруссии в течение войн 1864 и 1866 годов. Цифры остаются неподвижными в 1864-м и немного повышаются в 1866-м. Причина в том, что войны эти были всецело обязаны инициативе профессиональных политиков и не разбудили народных страстей, подобно войне 1870 года.
С этой же точки зрения интересно отметить, что в Баварии 1870 год не имел тех последствий, как в других немецких странах, особенно в северной Германии. В Баварии в 1870 году насчитывалось больше самоубийств, чем в 1869-м (452 вместо 425). Только в 1871 году наступает небольшое уменьшение; оно слегка усиливается в 1872 году, когда имели место не более 412 случаев, что впрочем составляет понижение всего на 9% по сравнению с 1869 годом и на 4% по сравнению с 1870-м. И, однако, Бавария принимала в военных событиях такое же материальное участие, как и Пруссия; подобно Пруссии она мобилизовала всю свою армию, и потому нет никакого основания предполагать, что расстройство административного механизма было там менее значительно. Вся разница в том, что её моральное участие в событиях было не столь интенсивно. В самом деле, как известно, католическая Бавария более, чем какая-либо другая немецкая страна, жила всегда своей особой жизнью и ревностно отстаивала свою независимость. Она принимала участие в войне по воле своего короля, но без внутреннего увлечения. Поэтому она была гораздо слабее прочих союзных народов затронута тем великим общественным движением, которое охватило в то время Германию; его отражённое влияние дало себя почувствовать в ней лишь гораздо слабее. Энтузиазм явился лишь по окончании войны и был очень умеренным. Только восторженное упоение славой, разгоревшееся в Германии на другой день после победы 1870 года, смогло несколько подогреть Баварию, до того момента совершенно холодную и спокойную[37].
С этим фактом можно сопоставить следующий, вполне аналогичный ему. Во Франции в течение 1870—1871 годов число самоубийств упало только в городах;
Число самоубийств на миллион жителей в
городах деревнях
1866—1869 г.г. 202 104
1870—1872 г.г. 161 110
Не подлежит сомнению, что в деревнях регистрация затруднена ещё более, чем в городах. Следовательно, не здесь надо искать действительной причины этой разницы. Причина состоит в том, что война оказывает всё своё моральное воздействие только на городское население, более отзывчивое, более впечатлительное, чем сельское, и вместе с тем более, чем это последнее, стоящее в курсе событий.
Таким образом, вышеприведённые факты допускают лишь одно объяснение. И объяснение это заключается в том, что великие социальные перевороты, как и великие национальные войны, оживляют коллективные чувства, пробуждают дух партийности и патриотизма, политическую веру и веру национальную и, сосредоточивая индивидуальные энергии на осуществлении одной цели, создают в обществе — по крайней мере, на время — более тесную сплочённость. Не самый кризис оказывает то благотворное влияние, которое мы только что установили, но та социальная борьба которая этот кризис создаёт. Так как борьба эта заставляет людей сближаться между собой перед лицом общей опасности, отдельные лица начинают меньше думать о себе, больше об общем деле. И, само собою понятно, что такая интеграция может не ограничиваться самым моментом опасности, но в некоторых случаях — особенно, если она очень интенсивна — способна пережить те причины, которые её непосредственно вызвали.
Мы последовательно установили следующие три положения:
Число самоубийств изменяется обратно пропорционально степени интеграции религиозного обшества.
Число самоубийств изменяется обратно пропорционально степени интеграции семейного общества.
Число самоубийств изменяется обратно пропорционально степени интеграции политического общества.
Из этого сопоставления видно, что если эти различные общества оказывают на самоубийства умеряющее влияние, то не в силу каких-либо особенностей, присущих каждому из них, а в силу общей им всем причины. Не специфическая природа религиозных чувств даёт религии силу воздействовать на число самоубийств, — ибо семья и политическое общество, когда они крепко сплочены, обнаруживают одинаковое влияние; впрочем, мы это уже доказали выше, изучая непосредственно действие различных религий на самоубийство[38].
В свою очередь, специфические черты семейного и политического союза не могут нам объяснить оказываемого ими умеряющего влияния на развитие самоубийства, потому что то же влияние наблюдается и со стороны религиозного общества. Причина может лежать только в каком-нибудь общем для всех них свойстве, которым обладают все эти социальные группы, хотя и в разной степени. Единственно, что удовлетворяет такому условию, — это тот факт, что все они представляют собою тесно сплочённые социальные группы. Мы приходим, следовательно, к нашему общему выводу: число самоубийств обратно пропорционально степени интеграции тех социальных групп, в которые входит индивид.
Но сплочённость общества не может ослабиться без того, чтобы индивид в той же мере не отставал от социальной жизни, чтобы его личные цели не перевешивали стремления к общему благу, — словом, без того чтобы единичная личность не стремилась стать выше коллективной. Чем сильнее ослабевают внутренние связи той группы, к которой принадлежит индивид, тем меньше он от неё зависит, и тем больше в своём поведении он будет руководиться соображениями своего личного интереса. Если условиться называть эгоизмом такое состояние индивида, когда индивидуальное «я» резко противополагает себя социальному «я» и в ущерб этому последнему, то мы можем назвать эгоистичным тот частный вид самоубийства, который вызывается чрезмерной индивидуализацией.
Но каким образом самоубийство может иметь такое происхождение?
Ясно прежде всего, что коллективная связь, будучи одним из препятствий, задерживающих всего сильнее самоубийства, — не может ослабеть, не увеличивая тем самым число самоубийств. Когда общество тесно сплочено, то индивидуальная воля находится как бы в его власти, занимает по отношению к нему чисто служебное положение, и, конечно, индивид при таких условиях не может по своему усмотрению располагать собою. Добровольная смерть является здесь изменой общему долгу. Но когда люди отказываются признать законность такого подчинения, то какой силой обладает общество для того, чтобы утвердить по отношению к ним своё верховенство? В его распоряжении нет достаточного авторитета для того, чтобы удержать людей на их посту, в тот момент, когда они хотят дезертировать, и, сознавая свою слабость, общество доходит до признания за индивидом права делать то, чему оно бессильно воспрепятствовать. Раз человек признаётся хозяином своей жизни, он вправе положить ей конец. С другой стороны, у индивидов отпадает один из мотивов к тому, чтобы безропотно терпеть жестокие жизненные лишения. Когда люди объединены и связаны любовью с той группой, к которой они принадлежат, то они легко жертвуют своими интересами ради общей цели и с большим упорством борются за своё существование. Одно и то же чувство побуждает их преклоняться перед стремлением к общему благу и дорожить своею жизнью, а сознание великой цели, стоящей перед ними, заставляет их забыть о личных страданиях. Наконец, в сплочённом и жизненном обществе можно наблюдать постоянный обмен идей и чувств между всеми и каждым, и поэтому индивид не предоставлен своим единичным силам, но имеет долю участия в коллективной энергии, находит в ней поддержку в минуты слабости и упадка.
Однако, всё это имеет только второстепенное значение. Крайний индивидуализм не только благоприятствует деятельности причин, вызывающих самоубийства, но может сам считаться одной из причин такого рода. Он не только устраняет препятствия, сдерживающие стремление людей убивать себя, но сам возбуждает это стремление и даёт место специальному виду самоубийств, которые носят на себе его отпечаток. Надо обратить особенное внимание на это обстоятельство потому, что в этом состоит специальная природа рассматриваемого нами типа самоубийств и этим оправдывается название «эгоистическое самоубийство», которое мы ему дали. Что же именно в индивидуализме приводит к таким результатам?
Часто высказывалось мнение, что в силу своего психологического устройства человек не может жить, если он не прилепляется духовно к чему-либо его превышающему и способному его пережить; эту психологическую особенность человека объясняли тем, что наше сознание не может примириться с перспективой полного исчезновения. Говорят, что жизнь терпима только тогда, если вложить в неё какое-нибудь разумное основание, какую-нибудь цель, оправдывающую все её страдания, что индивид, предоставленный самому себе, не имеет настоящей точки приложения для своей энергии. Человек чувствует себя ничтожеством в общей массе людей; он ограничен узкими пределами не только в пространстве, но и во времени. Если наше сознание обращено только на нас самих, то мы не можем отделаться от мысли, что, в конечном счёте, все усилия пропадают в том «ничто», которое ожидает нас после смерти. Грядущее уничтожение ужасает нас. При таких условиях невозможно сохранить мужество жить дальше, то есть действовать и бороться, если всё равно из всего затрачиваемого труда ничего не останется. Одним словом, позиция эгоизма противоречит человеческой природе, и поэтому она слишком ненадёжна для того, чтобы иметь шансы на долгое существование.
Но в такой абсолютной форме это положение представляется очень спорным. Если бы, действительно, мысль о конце нашего бытия была нам в такой степени нестерпима, то мы могли бы согласиться жить только при условии самоослепления и умышленного убеждения себя в ценности жизни. Ведь, если можно до известной степени замаскировать от нас перспективу ожидающего нас «ничто», мы не можем воспрепятствовать ему наступить: чтобы ни делали мы — оно неизбежно. Мы можем добиться только того, что память о нас будет жить в нескольких поколениях, что наше имя переживёт наше тело; но всегда неизбежно наступит момент, и для большинства людей он наступает очень быстро, — когда от памяти о них ничего не остаётся. Те группы, к которым мы примыкаем для того, чтобы при их посредстве продолжалось наше существование, сами смертны в свою очередь; они также обречены разрушиться в своё время, унеся с собой всё, что мы вложили в них своего. В очень редких случаях память о какой-нибудь группе настолько тесно связана с человеческой историей, что ей обеспечено столь же продолжительное существование, как и самому человечеству. Если бы у нас, действительно, была такая жажда бессмертия, то подобная жалкая перспектива никогда не могла бы нас удовлетворить. В конце концов, что же остаётся после нас? Какое-нибудь слово, один звук, едва заметный и чаще всего безымянный след[39]. Следовательно, не останется ничего такого, что искупало бы наши напряжённые усилия и оправдывало их в наших глазах. Действительно, хотя ребёнок по природе своей эгоистичен и мысли его совершенно не заняты заботами о будущей жизни, и хотя дряхлый старик в этом, а также и во многих других отношениях, очень часто ничем не отличается от ребёнка, тем не менее, оба они больше, чем взрослый человек, дорожат своим существованием. Выше мы уже видели, что случаи самоубийства чрезвычайно редки в течение первых пятнадцати лет жизни и что уменьшение числа самоубийств наблюдается также в глубокой старости. То же можно сказать и относительно животных, психологическое строение которых лишь по степени отличается от человеческого. Неверно поэтому утверждение, что жизнь возможна лишь при том условии, если смысл жизни находится вне её самой.
В самом деле, существует целый ряд функций, в которых заинтересован только единичный индивидуум: мы говорим о тех функциях, которые необходимы для поддержания его физического существования. Так как они специально для этой цели предназначены, то они осуществляются в полной мере всякий раз, как эта цель достигается. Следовательно, во всём, что касается этих функций, человек может действовать разумно, не ставя себе никаких превосходящих его целей; функции эти уже тем самым, что они служат человеку, получают вполне законченное оправдание. Поэтому, человек, поскольку у него нет других потребностей, сам себе довлеет и может жить вполне счастливо, не имея другой цели, кроме той, чтобы жить. Конечно, взрослый и цивилизованный человек не может жить в таком состоянии; в его сознании накопляется множество идей, самых различных чувств, правил, не стоящих ни в каком отношении к его органическим потребностям. Искусство, мораль, религия, политика, сама наука — вовсе не имеют своею целью ни правильного функционирования, ни восстановления физических органов человека. Вся сверхфизическая жизнь образовалась вовсе не под влиянием космической среды, но проснулась и развилась под действием социальной среды. Происхождением чувств симпатии к ближним и солидарностью с ними мы обязаны влиянию общественности. Именно общество, создавая нас по своему образцу, внушило нам те религиозные и политические убеждения, которые управляют нашими поступками. Мы развиваем наш интеллект ради того, чтобы исполнить наше социальное предназначение, и само общество как сокровищница знания снабжает нас орудиями для нашего умственного развития.
Уже в силу того, что высшие формы человеческой деятельности имеют коллективное происхождение, они преследуют коллективную же цель, поскольку они зарождаются под влиянием общественности, постольку к ней же относятся и все их стремления; можно сказать, что эти формы являются самим обществом, воплощённым и индивидуализированным в каждом из нас. Но для того, чтобы подобная деятельность имела в наших глазах разумное основание, самый объект, которому она служит, не должен быть для нас безразличным. Мы можем быть привязаны к первой лишь в той мере, в какой мы привязаны и ко второму, то есть к обществу. Наоборот, чем сильнее мы оторвались от общества, тем более мы удалились от той жизни, для которой оно одновременно является и источником, и целью. К чему эти правила морали, нормы права, принуждающие нас ко всякого рода жертвам, эти стесняющие нас догмы, если вне нас нет существа, которому всё это служит и с которым мы были бы солидарны? Зачем тогда существует наука? Если она не приносит никакой другой пользы, кроме той, что увеличивает наши шансы в борьбе за жизнь, то она не стоит затрачиваемого на неё труда. Инстинкт лучше исполняет эту роль; доказательством служат животные. Какая была надобность заменять инстинкт размышлением, менее уверенным в себе и более подверженным ошибкам? И в особенности, чем оправдать переносимые нами страдания? Испытываемое индивидуумом зло ничем не может быть оправдано и становится совершенно бессмысленным, раз ценность всего существующего определяется с точки зрения отдельного человека. Для человека твёрдо религиозного, для того, кто тесными узлами связан с семьёй или определённым политическим обществом, подобная проблема даже не существует. Добровольно и свободно, без всякого размышления, такие люди отдают всё своё существо, все свои силы: один — своей церкви или своему богу, живому символу той же церкви, другой — своей семье, третий — своей родине или партии. В самых своих страданиях эти люди видят только средство послужить прославлению группы, к которой они принадлежат и которой этим они выражают своё благоговение. Таким образом христианин достигает того, что преклоняется перед страданием и ищет его, чтобы лучше доказать своё презрение к плоти и приблизиться к своему божественному образцу. Но поскольку верующий начинает сомневаться, то есть поскольку он эмансипируется и чувствует себя менее солидарным с той вероисповедной средой, к которой он принадлежит, поскольку семья и общество становятся для индивида чужими, постольку он сам для себя делается тайной и никуда не может уйти от назойливого вопроса: «Зачем всё это нужно?»
Другими словами, если, как часто говорят, человек по натуре своей двойственен, то это значит, что к человеку физическому присоединяется человек социальный, а последний неизбежно предполагает существование общества, выражением которого он является и которому он предназначен служить. И как только оно разбивается на части, как только мы перестаём чувствовать над собой его животворную силу, тотчас же социальное начало, заложенное внутри нас, как бы теряет своё объективное существование. Остается только искусственная комбинация призрачных образов, фантасмагория, рассеивающаяся от первого лёгкого прикосновения мысли; нет ничего такого, что бы могло дать смысл нашим действиям, а между тем в социальном человеке заключается весь культурный человек; только он даёт цену нашему существованию. Вместе с тем мы утрачиваем всякое основание дорожить своею жизнью; та жизнь, которая могла бы нас удовлетворить, не соответствует более ничему в действительности, а та, которая соответствует действительности, не удовлетворяет больше нашим потребностям. Так как мы были приобщены к высшим формам существования, то жизнь, которая удовлетворяет требованиям ребёнка и животного, уже не в силах больше удовлетворить нас. Но раз эти высшие формы ускользают от нас, мы остаёмся в совершенно беспомощном состоянии; нас охватывает ощущение трагической пустоты и нам не к чему больше применить свои силы. В этом отношении совершенно справедливо говорят, что для полного развития нашей деятельности необходимо, чтобы объект её превосходил нас. Не для того нужен нам этот объект, чтобы он поддерживал в нас иллюзию невозможного бессмертия; но он, как таковой, подразумевается самой нашей моральной природой; и если он исчезает, хотя бы только отчасти, то в той же мере и наша моральная жизнь теряет всякий смысл. Совершенно лишне доказывать, что при таком состоянии психической дисгармонии незначительные неудачи легко приводят к отчаянным решениям. Если жизнь теряет всякий смысл, то в любой момент можно найти предлог покончить с нею счёты.
Но это ещё не всё. Подобное чувство оторванности от жизни наблюдается не только у отдельных индивидов. В число составных элементов всякого национального темперамента надо включить и способ оценки значения жизни. Подобно индивидуальному настроению существует коллективное настроение духа, которое склоняет народ либо в сторону веселья, либо печали, которое заставляет видеть предметы или в радужных, или в мрачных красках. Мало того, только одно общество в состоянии дать оценку жизни в целом; отдельный индивид здесь не компетентен. Отдельный человек знает только самого себя и свой узкий горизонт; его опыт слишком ограничен для того, чтобы служить основанием для общей оценки. Человек может думать, что его собственная жизнь бесцельна, но он не может ничего сказать относительно других людей. Напротив, общество может, не прибегая к софизмам, обобщить своё самочувствие, своё состояние здоровья или хилости. Отдельные индивиды настолько тесно связаны с жизнью целого общества, что последнее не может стать больным, не заразив их; страдания общества неизбежно передаются и его членам; ощущения целого неизбежно передаются его составным частям. Поэтому общество не может ослабить свои внутренние связи, не сознавая, что правильные устои общей жизни в той же мере поколеблены. Общество есть цель, которой мы отдаём лучшие силы нашего существа, и поэтому оно не может не сознавать, что, отрываясь от него, мы в то же время утрачиваем смысл нашей деятельности. Так как мы являемся созданием общества, оно не может сознавать своего упадка, не ощущая при этом, что создание его отныне не служит более ни к чему. Таким путём обыкновенно образовываются общественные настроения уныния и разочарования, которые не проистекают в частности от одного только индивида, но выражают собою состояние разложения, в котором находится общество. Они свидетельствуют об ослаблении специальных уз, о своеобразном коллективном бесчувствии, о социальной тоске, которая, подобно индивидуальной грусти, когда она становится хронической, свидетельствует на свой манер о болезненном органическом состоянии индивидов. Тогда появляются на сцену те метафизические и религиозные системы, которые, формулируя эти смутные чувства, стараются доказать человеку, что жизнь не имеет смысла и что верить в существование этого смысла значит обманывать самого себя. Новая мораль заступает место старой и, возвышая факт в право, если не советует и не предписывает самоубийства, то по крайней мере направляет в его сторону человеческую волю, внушая человеку, что жить надо возможно меньше. В момент своего появления, мораль эта кажется изобретённой всевозможными авторами, и их иногда даже обвиняют в распространении духа упадка и отчаяния. В действительности же эта мораль является следствием, а не причиной; новые учения о нравственности только символизируют на абстрактном языке и в систематической форме физиологическую слабость социального тела[40]. И, поскольку эти течения носят коллективный характер, постольку, в силу самого своего происхождения, они носят на себе оттенок особенного авторитета в глазах индивида и толкают его с ещё большей силой по тому направлению, по которому влечёт его состояние морального распада, вызванного в нём общественной дезорганизацией. Итак, в тот момент, когда индивид резко отдаляется от общества, он всё ещё ощущает на себе следы его влияния. Как бы ни был индивидуален каждый человек, внутри его всегда остаётся нечто коллективное: это уныние и меланхолия, являющиеся последствием крайнего индивидуализма. Обобщается тоска, когда нет ничего другого для обобщения.
Рассмотренный выше тип самоубийств вполне оправдывает данное ему нами название; эгоизм является здесь не вспомогательным фактором, а производящей причиной. Если разрываются узы, соединяющие человека с жизнью, то это происходит потому, что ослабела связь его с обществом. Что же касается фактов частной жизни, кажущихся непосредственной и решающей причиной самоубийства, то в действительности они могут быть признаны только случайными. Если индивид так легко склоняется под ударами жизненных обстоятельств, то это происходит потому, что состояние того общества, к которому он принадлежит, сделало из него добычу, уже совершенно готовую для самоубийства.
Несколько примеров подтверждают наше положение. Мы знаем, что самоубийство среди детей — факт совершенно исключительный и что с приближением глубокой старости наклонность к самоубийству ослабевает; в обоих случаях физический человек захватывает всё существо индивида. Для детей общества ещё нет, так как оно ещё не успело сформировать их по образу своему и подобию; от старика общество уже отошло или, — что сводится к тому же, — он отошёл от общества. В результате и ребёнок, и старик более, чем другие люди, могут удовлетворяться самими собою; они меньше других людей нуждаются в том, чтобы пополнять себя извне, и, следовательно, скорее других могут найти всё то, без чего нельзя жить. Отсутствие самоубийства у животных имеет такое же объяснение. В следующей главе мы увидим, что, если общества низшего порядка практикуют особую, только им свойственную форму самоубийства, то тот тип, о котором мы только что говорили, им совершенно неизвестен. При несложности общественной жизни социальные наклонности всех людей имеют одинаковый характер, и, в силу этого, нуждаются для своего удовлетворения в очень немногом; а кроме того, такие люди легко находят вне себя объект, к которому они могут прилепиться. Если первобытный человек, отправляясь в путешествие, мог увезти с собою своих богов и свою семью, то он уже тем самым имел всё, чего требовала его социальная природа.
Здесь мы находим также объяснение тому обстоятельству, почему женщина легче, чем мужчина, переносит одиночество. Когда мы видим, что вдова скорее, чем вдовец, мирится со своею участью и с меньшею охотой ищет возможности второго брака, то можно подумать, что эта способность обходиться без семьи может быть отнесена насчёт превосходства её над мужчиной; говорят, что аффективные данные женщины, будучи по природе своей очень интенсивными, легко находят себе применение вне круга домашней жизни, тогда как мужчине необходима женская преданность для того, чтобы помочь ему переносить жизненные затруднения. В действительности, если женщина и обладает подобной привилегией, то скорее в силу того, что чувствительность у неё недоразвита, чем в силу того, что она развита чрезмерно. Поскольку она больше, чем мужчина, живёт в стороне от общественной жизни, постольку она меньше проникнута интересами этой жизни. Общество ей менее необходимо, так как она менее проникнута общественностью; потребности её почти не обращены в эту сторону, и она с меньшей, чем мужчина, затратой сил удовлетворяет им. Не вышедшая замуж женщина считает свою жизнь заполненной выполнением религиозных обрядов и ухаживанием за домашними животными. Если такая женщина остаётся верной религиозным традициям и вследствие этого имеет надёжное убежище от самоубийства, — это значит, что очень несложных социальных форм достаточно для удовлетворения всех её требований. Наоборот, мужчина нашего времени чувствует себя стеснённым религиозной традицией; по мере своего развития мысль его, воля и энергия выступают из этих архаических рамок; но на место их ему нужны другие; как социальное существо более сложного типа, он только тогда сохраняет равновесие, когда вне себя находит много точек опоры; и так как моральная устойчивость его зависит от множества внешних условий, то вследствие этого она легче и нарушается.