💾 Archived View for tilde.team › ~runation › File › Su › 204.gmi captured on 2024-02-05 at 11:23:13. Gemini links have been rewritten to link to archived content
⬅️ Previous capture (2023-12-28)
-=-=-=-=-=-=-
ГЛАВА II
Рассмотрим, каким образом различные вероисповедания влияют на самоубийство.
Если посмотреть на европейскую карту самоубийств, то с первого уже взгляда бросится в глаза, что в чисто католических странах, как то в Испании, Португалии и Испании, самоубийства развиты очень мало, тогда как максимум их наблюдается в протестантских странах, в Пруссии, Саксонии и Дании. Нижеследующие средние цифры, выведенные Морселли, подтверждают это первое впечатление.
Среднее число самоубийств на 1 мил. жит.
Государства протестантские 190
„ смешанные (прот. и кат.) 96
» римско-католические 58
» греко-католические 40
Впрочем, низкий уровень самоубийств у греко-католиков не может быть с уверенностью приписан влиянию религии, так как цивилизация этих стран резко отличается от цивилизации других европейских наций, а, следовательно, эти культурные различия и могут оказаться причиной неодинаково выраженной наклонности к самоубийству. Но нельзя сказать того же самого относительно большинства католических и протестантских обществ. Бесспорно, не все эти страны находятся на одинаковом моральном и интеллектуальном уровне, но сходство между ними настолько велико, что мы имеем некоторое право приписать различию вероисповедного культа тот очевидный контраст, который они собою представляют по отношению к самоубийству.
Это первое сравнение носит, однако, слишком суммарный характер; несмотря на своё несомненное сходство, та социальная среда, в которой живёт население этих различных стран, не вполне однородна. Цивилизация Испании и Португалии во многом уступает Германии, и это обстоятельство может быть причиной того, что развитие самоубийства в них не одинаково. Для того, чтобы избегнуть этой ошибки и с большею достоверностью определить влияние католичества и протестантизма на наклонность к самоубийству, надо сравнить роль этих двух религий внутри одного и того же общества.
Среди больших государств, входящих в состав Германской империи, наименьшее число самоубийств приходится на долю Баварии. Там едва насчитывается до 90 годовых случаев на один миллион жителей начиная с 1874 года, тогда как в Пруссии в 1871—1875 годов их было 133, в герцогстве Баденском — 156, Вюртемберге — 162, Саксонии — 300; в то же время, именно здесь более всего католиков: 713,2 на тысячу жителей. Если мы, с другой стороны, сравним различные провинции этого королевства, то увидим, что число самоубийств прямо пропорционально числу протестантов и обратно пропорционально числу католиков (см. нижеследующую таблицу).
В этой стране встречается и немецкое, и французское население, и потому в ней можно наблюдать в отдельности влияние культа на каждой из этих двух рас. Мы видим из таблицы, что влияние одинаково в обоих случаях. Католические кантоны, независимо от национальности их населения, дают в четыре или в пять раз меньше самоубийств, чем протестантские. Следовательно, влияние религии так велико, что превышает всякое другое.
Кроме того, в довольно большом количестве случаев удалось непосредственно определить число самоубийств на один миллион жителей каждого вероисповедания. Мы приводим цифры, полученные несколькими наблюдателями.
Мы видим, что везде, без всякого исключения,[2] среди протестантов насчитывается большее число самоубийств, чем среди населения других вероисповеданий. Отклонения колеблются между минимумом в 20—30% и максимумом в 300%. Напрасно Mayr[3] против такой согласованности фактов приводит исключение в лице Норвегии и Швеции, где, хотя население и протестантское, но число самоубийств невелико. Прежде всего, как мы уже заметили в начале этой главы, эти международные сравнения недостаточно убедительны, если они не относятся к большому числу сравниваемых стран; но даже и в этом последнем случае они не могут играть большой роли. Между жителями Скандинавского полуострова и населением центральной Европы существует слишком явное различие, вследствие чего протестантизм, естественно, не в состоянии оказывать на тех и других вполне одинакового влияния. Кроме того, хотя сам по себе процент самоубийств в этих двух странах недостаточно высок, он всё же относительно представляется довольно значительным, если принять во внимание то скромное место, которое занимают эти страны среди цивилизованных народов Европы. Нет никакого основания предполагать, что эти народы находятся на более высоком интеллектуальном уровне, чем Италия, хотя в них население лишает себя жизни в два — три раза больше (вместо 40—67, 90—100 случаев на один миллион жителей). Не является ли протестантство определяющей причиной этого относительного возрастания? Таким образом, данный факт не только не подрывает установленного нами закона, но, напротив, служит к его подтверждению[4].
Что касается евреев, то их наклонность к самоубийству всегда слабее, чем у протестантов; в большинстве случаев, она слабее также, хотя и в меньшей пропорции, чем у католиков. Но тем не менее случается, что это последнее соотношение нарушается, особенно в новейшее время[5]. Вплоть до половины XIX века евреи лишали себя жизни меньше, чем католики всех стран, исключая Баварию[6]; только начиная с 1870 года они стали утрачивать свою привилегию в этом отношении, но и то очень редко случается, чтобы число самоубийств среди евреев было многим выше, чем среди католиков. Не надо забывать, что евреи более, чем какие бы то ни было другие вероисповедные группы, живут в городах и занимаются интеллигентными профессиями. В связи с этим у них наклонность к самоубийству должна развиться сильнее, чем в людях, исповедующих другие веры, под влиянием причин, не зависящих от религии. Раз, несмотря на это отягощающее влияние, процент самоубийц иудейского вероисповедания так слаб, то если бы положение евреев было одинаково со всеми другими народностями, эта религия давала бы, несомненно, всего меньше самоубийств. Перейдём теперь к объяснению установленных фактов.
Если вспомнить, что повсюду евреи являются ничтожным меньшинством и что почти во всех подвергшихся наблюдению странах в меньшинстве оказались и католики, то естественно и соблазнительно именно в этом обстоятельстве видеть причину относительно малого количества добровольных смертей среди этих двух культов[7].
Нельзя не признать того факта, что наименее многочисленные культы в стране, принуждённые бороться против враждебности окружающего их населения, обязаны для поддержания своего сушествования установить в своей среде суровый контроль и подчиниться исключительно строгой дисциплине. Для того, чтобы оправдать оказываемую им терпимость, к тому же крайне непрочную, им приходится развивать в себе особенно высокую нравственную устойчивость.
Помимо этих общих соображений, некоторые факты действительно подтверждают, что этот специальный фактор имеет известное влияние на процент самоубийств. В Пруссии мы имеем резко выраженное католическое меньшинство: католики составляют только треть общего населения и лишают себя жизни в три раза меньше, чем протестанты. Разница эта уменьшается в Баварии, где две трети населения католики; число добровольных смертей среди этих последних относится к числу самоубийств среди протестантов — как 100 к 275, а в некоторые периоды даже — как 100 к 238. Наконец, в Австрии, почти всецело католической стране, на 155 случаев самоубийства среди протестантов приходится 100 случаев среди католиков. Поэтому кажется, что там, где протестанты составляют меньшинство, наклонность к самоубийству вообще уменьшается.
Но, во-первых, самоубийство встречает, вообще говоря, очень снисходительное отношение к себе; и боязнь лёгкого порицания едва ли может оказать на него такое сильное воздействие, даже если дело идёт о меньшинстве, положение которого заставляет обращать усиленное внимание на общественное мнение. Самоубийство является актом, никого собою не задевающим, и потому обилие самоубийств не приносит никакого ущерба той группе, которая более других предрасположена к нему, и не может восстановить общество против этой группы, как это было бы, без сомнения, при наличности в ней большого числа убийств и преступлений. Кроме того, религиозная нетерпимость, когда она особенно сильно выражена, приводит часто к обратным результатам. Вместо того, чтобы заставить диссидентов более уважать мнения большинства, она побуждает их совершенно не считаться с этим последним. Когда люди чувствуют себя под гнётом непобедимой враждебности, то у них пропадает всякая охота бороться с нею, и сплошь да рядом гонимые элементы лишь с бо́льшим упорством начинают отстаивать в своих нравах и обычаях как раз то, что вызывает особенное порицание. Именно это и происходило чаще всего среди евреев, и поэтому подлежит большому сомнению, чтобы их исключительное преимущество в смысле самоубийства не имело других причин, кроме относительной малочисленности.
Во всяком случае, этого объяснения недостаточно для понимания взаимоотношения между католиками и протестантами. Если в Австрии и Баварии, где преобладает католицизм, оказываемое им умеряющее влияние на развитие самоубийств действует с меньшей интенсивностью, то всё же оно ещё очень значительно; значит, своим влиянием католицизм обязан не тому, что к некоторых странах он является меньшинством. Какова бы ни была относительная часть каждого из этих двух культов в общей массе населения, всюду, где удалось сравнить их влияние на самоубийство, можно было констатировать тот факт, что протестанты лишают себя жизни значительно чаще, чем католики.
Есть даже страны, как, например, Верхний Пфальц, Верхняя Бавария, где население почти исключительно католическое (от 92—96%) и где всё-таки приходится 309 и 423 случая самоубийств среди протестантов на сто самоубийц-католиков. Соотношение это поднимается даже до 528% в Нижней Баварии, где не насчитывается и одного протестанта на сто жителей. Поэтому, если в таком значительном колебании числа самоубийств, представляемом двумя данными религиями, и играет некоторую роль неизбежная осторожность и осмотрительность, присущая меньшинству, то в главной своей части это различие вызвано какими-нибудь другими причинами.
Мы находим объяснение в самой природе двух интересующих нас религиозных систем. Та и другая в одинаковой степени запрещают и осуждают самоубийство; на него не только обрушиваются самые суровые моральные кары, но обе религии учат, что за гробом начинается новая жизнь, где люди будут нести наказания за свои грехи, к числу которых и протестантизм, и католицизм относят самоубийство. Наконец, и в том и в другом культе запрещение убивать себя носит божественный характер; мы имеем здесь не какое-нибудь логическое умозаключение, а авторитет самого бога. Поэтому, если протестантизм благоприятствует большему числу самоубийств, то вовсе не потому, что относится к нему иначе, чем католицизм. Но раз в этом частном случае обе религии выставляют одно и то же нравственное требование, то неодинаковая степень влияния их на число самоубийств должна иметь своею причиной какое-нибудь из более общих свойств, отличающих их друг от друга.
Единственным существенным различием между католицизмом и протестантизмом является тот факт, что второй в гораздо большей степени допускает свободу исследования, чем первый. Уже одним тем, что протестантизм представляет собою идеалистическую религию, он даёт гораздо больше места для мысли и размышления, чем греко-латинский политеизм или монотеизм евреев. Он не довольствуется машинальными обрядами, но хочет управлять сознанием людей. Он обращается к человеческому сознанию и даже в тот момент, когда призывает разум к слепому подчинению, сам говорит на языке разума. С другой стороны, не подлежит сомнению, что католик принимает свою веру в готовом виде, без всякого критического следования. Он не может подвергать её даже исторической проверке, так как ему запрещено пользоваться оригиналами тех текстов, на которые она опирается. Для того, чтобы религиозное предание осталось неприкосновенным, с поразительным искусством построена целая организованная иерархия авторитетов. Всё, что является новизною, внушает ужас правоверной католической мысли.
Протестант в большей степени является творцом своей веры; Библия находится в его руках, и ему не запрещено толковать её в любом направлении. Даже самая структура протестантского культа обнаруживает его религиозный индивидуализм. Нигде, кроме Англии, не существует иерархической организации протестантского духовенства; священник так же, как и каждый верующий, подчинён только самому себе и своей совести; он представляет собою только более осведомлённого руководителя, чем все обыкновенные верующие, но не облечён никаким специальным авторитетом в сфере толкования догмы. Но, что лучше всего доказывает, что эта свобода мысли, провозглашённая деятелями реформации, не осталась только платоническим утверждением, так это непрекращающийся рост различных сект, являющих собою такой живой контраст по сравнению с нераздельным единством католической церкви.
Таким образом, мы пришли к первому выводу, что наклонность протестантов к самоубийству должна находиться в зависимости от того духа свободомыслия, которым проникнута эта религия. Постараемся подробно разобраться в этой зависимости, так как сама свободная мысль есть следствие других причин. Когда протестантство только что появилось на свет, когда люди, после того, как они в течение долгих лет воспринимали свою веру в незыблемо традиционном виде, потребовали себе права творить её самим, то произошло это не в силу внутренних преимуществ свободного искания, ибо свобода несёт с собою столько же страдания, сколько и радости. Свобода стала для них отныне неустранимой потребностью. И эта потребность в свободе имеет только одну причину: упадок традиционных верований. Если бы традиция действовала с неослабевающей силой, то не было бы повода зародиться критике; если бы авторитет предания оставался непоколебленным, то не явилась бы дерзкая мысль проверить самый его источник. Критическое мышление развивается только под давлением необходимости, то есть лишь тогда, когда известная группа непроверенных разумом идей и чувств, которые до этого времени оказывались достаточными для того, чтобы руководить человеческими поступками, теряют свою силу и значение. Рефлексия заполняет образовавшуюся пустоту, а не создаёт эту последнюю. Равным образом, критическое мышление начинает погасать по мере того, как мысль и воля людей превращаются в автоматические привычки, и, наоборот, пробуждается только одновременно с дезорганизацией установившегося обихода. Критика только тогда восстаёт против общественного мнения, когда оно уже не имеет прежней силы, то есть не является уже в полной мере общественным. Если требования критики не носят характера только временного и преходящего кризиса, а принимают хроническую форму, если индивидуальное сознание настойчиво и неуклонно настаивает на своей автономии, то это значит, что новые мысли не успели ещё кристаллизоваться, что мысль ещё мечется по всем направлениям и не в состоянии заступить место старого убеждения. Если бы образовалась новая система верований, которая представилась бы всем настолько же неоспоримой, как и предыдущая, то никто бы и не подумал её оспаривать. Само обсуждение таких верований кажется чем-то недозволенным, потому что идеи, разделяемые всем обществом, приобретают авторитет, делающий их неприкосновенною святынею и ставящий их выше всякой возможности спора и необходимости доказательства. Для того, чтобы убеждения сделались более терпимыми, надо, чтобы они стали менее полными и общими и чтобы назревшие уже противоречия поколебали их силу.
Поэтому, если можно утверждать, что провозглашённая свобода мысли умножает ереси, то надо прибавить, что сама она порождается ересями, что она может стать желанной и получить фактическое осуществление лишь как принцип, позволяющий скрытым или полуявным ересям развиться вполне свободно. Следовательно, если протестантизм уделяет больше места индивидуальной мысли, нежели католичество, значит, он беднее верованиями и меньше зависит от установившихся обычаев. Религиозное общество не может существовать без коллективного credo и оно тем более едино и тем более сильно, чем более распространено это credo. Оно не соединяет людей путём обмена взаимных услуг — этой временной связи, которая мирится с различиями и даже предполагает последние, но не в состоянии их примирить. Религия объединяет людей, только привязывая их к одной и той же системе учений, и единство это тем сильнее, чем более широкое поле охватывает данная система и чем солиднее она построена. Чем больше лежит религиозного отпечатка на образе мыслей и действий данного общества, чем полнее, следовательно, исключена здесь возможность свободного исследования, тем сильнее мысль о боге проникает во все детали человеческого существования и направляет к одной цели все индивидуальные воли. Наоборот, чем сильнее в группе верующих проявляются частные суждения, тем менее её роль в жизни людей, тем слабее её сплочённость и жизненность. Мы пришли, таким образом, к заключению, что перевес на стороне протестантизма в сфере самоубийств происходит от того, что эта церковь по существу своему менее целостна, нежели католическая.
Этим же объясняется положение, занимаемое в данном случае иудейством. В самом деле, то осуждение, с которым к нему издавна относится христианство, создало среди евреев необыкновенно сильное чувство солидарности. Необходимость бороться со всеобщим враждебным отношением, невозможность даже свободно общаться с остальною частью населения замкнули евреев в тесный сплочённый круг; поэтому каждая еврейская община сделалась маленьким социальным целым, компактным и единым, и притом весьма ярко сознающим это своё единство. Внутри него все живут и мыслят одинаково, индивидуальные расхождения становятся почти невозможными в силу общих условий существования и тщательного неуклонного наблюдения всех над каждым. Таким образом религиозный союз евреев, замкнутый в самом себе, в силу той нетерпимости, предметом которой он был, оказался более тесным, чем все другие. Поэтому, по аналогии с тем, что мы только что видели по отношению к протестантизму, слабая степень предрасположения евреев к самоубийству объясняется именно этою причиной в противовес обстоятельствам разного рода, которые, наоборот, должны были бы усилить в них эту наклонность. Конечно, с одной стороны этим преимуществом евреи обязаны окружающей их враждебности; но если она и оказала такое влияние, то не потому, что она внушила им более высокие правила нравственности, а потому, что заставила их вести более сплочённый образ жизни; евреев предохраняет от самоубийства тот факт, что религиозное общество, к которому они принадлежат, крепко сцементировано. Но всё же гнетущий их остракизм является только одной из причин этой особенности; самый характер еврейской религии оказывает на наклонность к самоубийству немалое влияние. В самом деле, иудейство, как и все религии низшего порядка, представляет собою, по существу, собрание правил и обычаев, самым тщательным образом регламентирующих все детали человеческого существования, не оставляя почти ничего на свободное усмотрение индивидуальной воли.
Несколько фактов подтверждают предыдущее объяснение. Во-первых, среди всех больших стран с протестантским населением Англия является страной с наименьшим числом самоубийств; в ней насчитывается около 80 самоубийств на один миллион жителей, тогда как в реформатских общинах Германской империи мы имеем от 140—400 случаев. В то же время никто не скажет, чтобы идейная и деловая жизнь была развита в Англии менее сильно, чем в какой-нибудь другой стране[8]. Надо принять во внимание, что одновременно с этим англиканская церковь значительно более сплочена, чем другие протестантские церкви. Правда, обыкновенно Англию считают классической страной индивидуальной свободы, но на самом деле факты указывают на то, что число верований и правил поведения общих и обязательных, а, следовательно, изъятых из сферы индивидуального усмотрения, более значительно в Англии, чем в Германии. Во-первых, в Англии закон до сих пор санкционирует много религиозных предписаний, как например: закон о соблюдении воскресенья; закон, запрещающий выводить на сцене лиц из Священного писания; или закон, который ещё недавно требовал от каждого депутата чего-то вроде присяги и так далее. Затем, хорошо известно, как сильно и общераспространено в Англии уважение традиций, и, само собой разумеется, эта черта проявляется в религиозной области не менее, чем во всех остальных. Сильное развитие традиционализма всегда подавляет самодеятельность индивида. Наконец, из всего протестантского духовенства одно только англиканское имеет иерархическую организацию. Эта внешняя организация является, конечно, показателем внутреннего единства, которое несовместимо с ясно выраженным религиозным индивидуализмом.
Кроме того, Англия является той протестантской страной, где число духовенства особенно велико. В 1876 году на каждого служителя культа приходилось там 908 прихожан, тогда как в Венгрии их было 932, в Голландии 100, в Дании 1300, в Швейцарии 1440, в Германии 1600[9]. Но число священников отнюдь нельзя считать незначительной подробностью и только поверхностной чертой, не стоящей ни в каком отношении к внутренней природе религии. Доказательством этого служит уже то обстоятельство, что везде католическое духовенство гораздо многочисленнее, чем протестантское. В Италии на одного священника приходится 267 католиков, в Испании 419, в Португалии 536, в Швейцарии 540, во Франции 823, в Бельгии 1050. Это объясняется тем, что священник представляет собою естественный орган для выражения веры и традиции, и что здесь, как и всюду, орган развивается в той же мере, как и та функция,которой он служит: чем интенсивнее религиозная жизнь, тем большее число людей нужно для руководства ею; чем больше догм и правил, которые не могут быть предоставлены личному толкованию, тем больше надо компетентных авторитетов для объяснения их смысла; с другой стороны, чем многочисленнее авторитеты, тем лучше они проникают в души индивидов и лучше овладевают ими. Таким образом, Англия не только не опровергает нашей теории, но служит для неё подтверждением и проверкой. Если протестантизм не производит в ней тех же результатов, что и на континенте, то это значит, что религиозное общество в Англии имеет очень сплочённую организацию и тем самым приближается к католической церкви.
Но у нас есть и ещё один аргумент, более общего характера.
Стремление к свободному исследованию может пробудиться лишь вместе со стремлением к образованию. В самом деле, знание является единственным средством, которым располагает мышление для достижения своих целей. Когда лишённые смысла верования и обычаи теряют свой авторитет, то для того, чтобы заменить их другими, необходимо обратиться к просвещённому сознанию, высшей формой которого является наука; в основании своём эти два стремления составляют одно и то же и являются результатом одной и той же причины. В общем, люди стремятся к образованию только по мере того, как они освобождаются от ярма традиции, так как, пока она владеет умами, она заменяет собою всё и не терпит соперничества никакой иной силы. Наоборот, люди начинают стремиться к свету с того момента, когда новые потребности перестают находить себе удовлетворение в окружающей темноте устаревших и изживших себя обычаев. Именно поэтому философия, первичная и синтетическая форма науки, выступает на сцену, когда религия теряет свою власть, но не раньше этого момента; непосредственно затем она даёт начало прогрессивно размножающимся частичным отраслям знания, по мере того, как, в свою очередь, развивается вызвавшая её потребность. Поэтому, если мы не ошиблись, если прогрессивное падение коллективных и обычных предрассудков предрасполагает к самоубийству и если именно этим обстоятельством определяется повышенная наклонность к нему среди протестантов, то мы должны ожидать наличности следующих двух фактов: 1) стремление к образованию должно быть сильнее у протестантов, чем у католиков; 2) поскольку стремление это указывает на упадок общепринятых верований, постольку оно должно, вообще говоря, изменяться пропорционально числу самоубийств.
Подтверждается ли эта двойная гипотеза фактами?
Если сравнивать только вершины католической Франции и протестантской Германии, то есть только самые высшие классы этих двух наций, то, по-видимому, Франция может выдержать сравнение с Германией. В больших центрах Франции наука находится на той же степени развития, как и у её соседей; даже можно с достоверностью сказать, что многие протестантские центры уступают ей в этом смысле. Но если в высших слоях этих двух стран стремление к образованию ощущается с одинаковой силой, то нельзя сказать того же самого про низы народной массы; и если в обеих сравниваемых странах просвещение достигает почти той же максимальной интенсивности, то средняя интенсивность во Франции слабее, чем в Германии. То же можно сказать обо всех вообще католических нациях при сравнении их с нациями протестантскими. Можно предполагать, что в области высшей культуры первые не уступают вторым, но совершенно другую картину представляет сравнение интенсивности народного образования. Тогда как у протестантских народов (Саксония, Норвегия, Швеция, Баден, Дания и Пруссия) в течение 1877—1878 годов, на тысячу детей школьного возраста, то есть от шести — двенадцати лет, 957 человек в среднем посещали школу, католические страны (Франция, Австро-Венгрия, Испания, Италия) за тот же период насчитывали только 667 человек на тысячу, то есть на 31% меньше. То же самое мы видим в 1874—1875 и 1860—1861 г.г.[10]. Пруссия, в которой это число ниже, чем во всех других протестантских странах, стоит в этом отношении всё-таки выше Франции, идущей во главе католических стран: в Пруссии 897 обучающихся детей приходится на тысячу, а во Франции только 766[11]. Из всей Германии больше всего католиков в Баварии, и она насчитывает больше всего неграмотных. Из всех провинций Баварии наиболее сильным католическим духом проникнут Верхний Пфальц, и в нём больше всего число новобранцев, не умеющих ни читать, ни писать (15% в 1871 году). То же совпадение мы видим в Пруссии, в прусской провинции и герцогстве Познань[12]. Наконец, во всём королевстве в 1871 году насчитывалось неграмотных на тысячу протестантов 29 человек и на тысячу католиков 152. То же соотношение наблюдается среди женщин этих двух вероисповеданий[13].
Но нам, пожалуй, возразят, что первоначальное образование не может служить мерилом для состояния общего образования страны; часто говорили, что не числом неграмотных измеряется степень образованности вообще. Согласимся с этим возражением, хотя, по правде сказать, различные степени образования более связаны между собою, чем это кажется, и трудно развиться одной в то время, как другая не развивается одновременно с ней[14]. Во всяком случае, если уровень первоначальной культуры только в очень слабой степени отражает уровень культуры научной, то всё же с достаточной точностью указывает, в какой мере народ, взятый в общей массе, испытывает жажду знания; потребность в просвещении должна ощущаться в высшей степени, раз возникло стремление распространить его элементы вплоть до самых низших слоёв населения. Для того, чтобы предоставить в общее пользование средства к образованию, для того, чтобы объявить невежество наказываемым по закону, народ должен считать прояснение и развитие сознания непременным условием своего бытия. В самом деле, если протестантские нации признали такую важность за образованием, то они это сделали потому, что считают необходимым каждому человеку доставить возможность читать и толковать Библию. В данный момент мы хотим определить среднюю интенсивность этой потребности и то значение, которое каждый народ приписывает науке, а не ценность его учёных и их открытий. С этой специальной точки зрения, состояние высшего образования и чисто научного творчества было бы плохим критерием, так как оно показывало бы нам только то, что происходит в ограниченном кругу общества. Народное и общее образование в данном случае является более верным признаком.
Таким образом, доказав наше первое предложение, перейдём ко второму. Правда ли, что потребность в образовании в той мере, поскольку она соответствует ослаблению господствующей веры, растёт пропорционально числу самоубийств? Уже один тот факт, что протестанты более образованы, чем католики, и лишают себя жизни чаще, чем они, является, так сказать, первой презумпцией в пользу этого допущения. Но этот закон подтверждается не только сравнением одного вероисповедания с другими; он наблюдается в равной степени и внутри каждой вероисповедной группы. Италия страна всецело католическая; народное образование и самоубийство распределяются в ней совершенно одинаковым образом (см. таблицу XIX).
Мы видим, что соответствуют друг другу не только средние числа, но соответствие это простирается вплоть до мельчайших деталей; существует только одно исключение — Эмилия, где под влиянием местных причин число самоубийств не имеет никакого соотношения со степенью образования. Те же наблюдения можно произвести и во Франции. Больше всего неграмотных супругов в следующих департаментах (ниже 20%): Corrèze, Corse, Côtes du Nord, La Dordogne, Finistère, Landes, Morbihan, Haute-Vienne; все они относительно мало страдают от самоубийств. Среди департаментов, где свыше 10% супружеских пар абсолютно неграмотны, нет ни одного, принадлежащего к северо-востоку страны — классическому месту самоубийств во Франции[16].
Если мы будем сравнивать протестантские страны, то найдём такой же параллелизм. В Саксонии процент самоубийств больше, чем в Пруссии, — в Пруссии больше неграмотных, чем в Саксонии: (5,52% вместо 1,3 в 1865 году). Саксония отличается тем, что число школьников превышает в ней обязательную законную норму. На тысячу детей школьного возраста в 1877—1878 годах было 1031 посещавших школы, то есть многие из них продолжали своё обучение дальше установленного законом времени. Это не наблюдается ни в какой другой стране[17]. Наконец, Англия есть, как мы знаем, та из протестантских стран, где меньше всего совершается самоубийств, — и она больше всех по образованию приближается к католическим странам. В 1865 году в английском флоте было 23% матросов, не умевших читать, и 27%, не умевших писать.
Можно присоединить сюда ещё целый ряд фактов, подтверждающих предыдущие данные. Стремление к знанию особенно живо чувствуется среди представителей свободных профессий и вообще среди людей, принадлежащих к состоятельным классам, у которых умственная жизнь бьётся усиленным темпом. И хотя статистика самоубийств по профессиям и классам не может быть установлена с полной достоверностью, но несомненно, что самоубийство всего больше развито в высших слоях общества. Во Франции в 1826—1860 годах во главе самоубийц стояли люди свободных профессий: они дают 550 случаев на один миллион людей той же профессиональной группы, тогда как непосредственно следующий за ними по числу самоубийств класс прислуги — даёт только 290[18]. В Италии Морселли удалось рассмотреть отдельно самоубийства среди людей, специально занимающихся наукой, и он нашёл, что здесь самоубийства более часты, чем в пределах какой бы то ни было иной профессии. В течение периода 1868—1876 годов насчитывалось 482,6 случаев на один миллион жителей этой профессии; следующую ступень представляет собою армия — 401,1, а среднее число во всей стране равняется только 32. В Пруссии (1883—1890 годы) класс чиновников, который комплектуется с большим старанием и представляет собою поэтому избранную интеллигентную часть населения, превосходит все другие профессии по числу самоубийств; последнее равняется здесь 832; санитарная служба и педагогическая деятельность стоят по числу совершаемых в них самоубийств значительно ниже, хотя всё же держатся на достаточно высоком уровне (439 и 301). То же наблюдается и в Баварии. Если оставить в стороне армию, которая по отношению к самоубийству занимает исключительное положение в силу причин, о которых речь будет идти ниже, то класс чиновников занимает второе место (454 случая самоубийства) и почти приближается к первому; очень незначительное превосходство оказывается на стороне людей, занимающихся торговлей, процент которых равняется 465 на один миллион; искусства, литература и пресса отстают от него очень немного (416)[19]. Правда, в Бельгии и Вюртемберге образованные классы кажутся в этом отношении менее плодовитыми; но самый перечень и названия интеллигентных профессий там слишком мало определённы, для того, чтобы можно было приписывать большое значение этим двум исключениям.
Далее, мы видели, что во всех странах мира женщины убивают себя значительно реже, чем мужчины. К тому же, женщина, в общем, гораздо менее образована; психика её подчинена авторитету традиции, в своём поведении она руководствуется установившимся мнением и не имеет особо интенсивных интеллектуальных потребностей. В Италии за период 1878—1879 годов из десяти тысяч мужчин 4808 не могли за неграмотностью подписать брачного контракта, а на десять тысяч женщин оказалось 7029 неграмотных[20]. Во Франции в 1879 году процент равнялся для мужчин 196 и для женщин 310 на тысячу браков. В Пруссии мы имеем ту же разницу между полами как среди католиков, так и среди протестантов[21]. В Англии эта разница меньше, чем в каком-либо другом европейском государстве. В 1879 году в ней насчитывалось 138 неграмотных мужчин против 185 женщин на тысячу браков, и, начиная с 1851 года, соотношение это оставалось постоянным. Но Англия является также страной, где женщина по числу самоубийств ближе всего подходит к мужчине. На тысячу женских самоубийств там насчитывалось 2546 мужских в течение периода 1858—1860, 2745 в 1863—1867 г.г., 2861 в 1872—76, тогда как везде в других странах женщины убивают себя в четыре — пять раз реже, чем мужчины[22]. Наконец, в Соединённых Штатах мы находим в данном отношении почти противоположные условия, и потому пример этот будет для нас особенно поучителен. Негритянки, оказывается, имеют равное, если не высшее образование по сравнению со своими мужьями. Несколько исследователей[23] подтверждают, что у этих женщин наблюдается сильное предрасположение к самоубийству, иногда даже превышающее норму белых женщин. Пропорция в некоторых местах доходит до 350 на один миллион. Есть одно обстоятельство, которое, казалось бы, должно разрушить всё наше построение. Из всех вероисповеданий меньше всего самоубийств наблюдается среди иудейского, а между тем, нигде так повсеместно не распространено образование, как среди евреев; даже в смысле первоначального обучения евреи стоят по меньшей мере на одном уровне с протестантами. В Пруссии (1871 год) на тысячу евреев обоего пола приходилось 66 неграмотных мужчин и 125 женщин; для протестантов мы имеем почти тождественные цифры: 66 мужчин и 114 женщин. Но в особенности высок по сравнению с другими культами процент евреев, получивших высшее и среднее образование. Это доказывается нижеследующими цифрами, заимствуемыми нами из прусской статистики (1875—1876 годы)[24]:
+-------------------------------+----------+-------------+-------+
| | Католики | Протестанты | Евреи |
+===============================+==========+=============+=======+
| число на сто жителей | 33,8 | 64,9 | 1,3 |
+-------------------------------+----------+-------------+-------+
| На сто учеников средней школы | 17,3 | 73,1 | 9,6 |
+-------------------------------+----------+-------------+-------+
Если принять во внимание относительную численность евреев и лиц других вероисповеданий, то окажется, что евреи посещают гимназии, реальные училища и другие средне-учебные заведения приблизительно в четырнадцать раз больше, чем католики, и в семь раз больше, чем протестанты. Та же пропорция остаётся и для высшего образования. На тысячу католиков, посещающих учебные заведения всех разрядов, приходится только 1,3 доходящих до университета, на тысячу протестантов — 2,5, для евреев отношение это подымается до 16[25].
Но, если евреи очень восприимчивы к образованию и чрезвычайно мало наклонны к самоубийству, то происхождение этого любопытного факта имеет совершенно специальное объяснение. Можно считать общим законом, что вероисповедное меньшинство, для того чтобы иметь опору против окружающей его всеобщей ненависти, или движимое простым чувством соревнования, стремится превзойти по образованию окружающее его население; в силу этих же причин, протестанты проявляют больше стремления к знанию, когда представляют собою меньшую часть населения[26].
Мы таким образом видим, что там, где протестантизм охватывает собою подавляющее большинство, процент протестантских школьников отстаёт от процента протестантов в общей массе населения. Но как только усиливается католическое меньшинство, разница между процентными отношениями обучающихся протестантов и католиков из отрицательной становится положительной и эта положительная разница увеличивается по мере того, как уменьшается число протестантов. Католическое население также проявляет высшую степень стремления к образованию там, где оно является меньшинством[27].
Следовательно, евреи стремятся к образованию не потому, чтобы они хотели заменить критическим мышлением свои укоренившиеся коллективные предрассудки, а только с целью быть лучше вооружёнными в борьбе за существование. Образованность для еврея служит как бы средством компенсировать то неблагоприятное социальное положение, в какое ставит его общественное мнение, а иногда и положительное законодательство. Сама по себе наука бессильна повлиять на традиционное мышление, пока оно не утратило своей силы, и поэтому еврей к своей обычной энергии присоединяет интеллектуальную культуру, причём первая ничуть не затрагивается второй. Это обстоятельство вполне объясняет нам сложность еврейской национальной физиономии; примитивный в некоторых отношениях еврей в то же время умеет быть человеком самой утончённой умственной культуры. В своём лице эта нация соединяет все преимущества сильной дисциплины, характеризующей маленькие коллективы прежнего времени, с благами интенсивной культуры, которые являются привилегией современных больших стран. Еврей усваивает себе всю интеллигентность нашего века, не зная его усталости и разочарования.
Если поэтому в данном исключительном случае интеллектуальное развитие не находится в прямом соотношении с количеством самоубийств, то это происходит оттого, что еврейская культурность имеет другое происхождение и другое значение, нежели обыкновенно. Исключение из общего правила становится только кажущимся и по существу только подтверждает выведенный нами закон. В самом деле, оно показывает, что если в образованной среде наклонность к самоубийству возрастает, то увеличение это обязано, как мы говорили выше, падению традиционных верований и утверждающемуся взамен старой веры моральному индивидуализму; но повышенная наклонность к самоубийству тотчас же исчезает, если стремление к образованию вызывается другими мотивами и направлено к другим целям.
Предыдущая глава даёт нам право сделать два важных вывода. Во-первых, мы видим теперь, почему самоубийство вообще прогрессирует параллельно с развитием науки, хотя вовсе не она определяет собой его возрастание. Наука здесь неповинна, и было бы крайне несправедливо обвинять её; об этом достаточно убедительно свидетельствует пример евреев. Но два эти факта являются одновременно последствиями одного и того же общего состояния, которое они выражают в разных формах. Человек стремится к знанию и лишает себя жизни потому, что религиозная община, к которой он принадлежит, утратила для него свою сплочённость, но он не убивает себя потому, что получает образование; нельзя даже сказать, чтобы полученные им знания дезорганизовали его религиозное миросозерцание; наоборот, вместе с падением религии просыпается жажда знания. Знание приобретается не как орудие разрушения сложившихся убеждений, но человек ждёт новых идей именно потому, что старый духовный мир уже изжил себя. Конечно, поскольку существует наука, она в состоянии, от своего имени и полагаясь на свои силы, бороться с традиционными понятиями и противопоставить им самоё себя; но нападения её были бы безрезультатны, если бы традиционные чувства и понятия не потеряли своей силы. Больше того, можно даже сказать, что и самая борьба не могла бы при этом условии зародиться. Вера не искореняется диалектическими рассуждениями; она только тогда рушится под ударами доказательств, когда основание её потрясено уже другими причинами.
Наука не только не является источником зла, она представляет собою единственное средство, которым мы располагаем для борьбы с ним. Как только течение вещей поколебало установившиеся верования, воскресить их искусственным образом ничто не может; но на нашем жизненном пути мы имеем только одного проводника — наше критическое мышление. Если социальный инстинкт ослабел, то остаётся только один руководитель — разум, и только при его посредстве может выработаться новое сознание. Как бы ни был опасен этот путь, другого выбора нет и колебаться невозможно. Пусть все те, кто с грустью и тревогой смотрит на разрушение старых верований, кто чувствует и сознаёт все трудности этого критического периода, не обвиняют науку за то зло, в котором она не только не повинна, но излечить которое она стремится. Пусть не смотрят на науку, как на враждебную силу; она вовсе не оказывает того губительного влияния, какое ей приписывают, но даёт нам в руки единственное оружие для борьбы с тем самым разложением, продуктом которого она сама является. Осуждение науки не есть исход; авторитет исчезнувших традиций не оживёт, если запечатать её уста; осудив её, мы окажемся только в ещё более критическом положении, так как нам нечем будет заполнить образовавшуюся духовную пустоту. Правда, не следует увлекаться и видеть в образовании самодавлеющую цель, тогда как на самом деле оно служит только средством. Насильственные оковы не умертвят в человеческом разуме духа независимости, но точно также недостаточно дать ему свободу для того, чтобы установить равновесие; надо, чтобы он правильно употребил данную ему свободу.
Далее мы видим, почему религия вообще оказывает профилактическое влияние на самоубийство; объяснение этому факту мы находим не в том, что, как иногда говорят, религия более резко осуждает самоубийство, нежели светская мораль, не в том, что мысль о боге сообщает религиозным заветам исключительную власть над человеческой волей, и не в том, наконец, что перспектива будущей жизни и ужасных кар, ожидающих виновных, дают запретам религии большее значение, нежели человеческим законам. Протестант не менее сильно верит в бога и в бессмертие души, нежели католик; больше того, религия, наименее склонная к самоубийству, а именно, иудейство, в то же самое время оказывается единственной, не запрещающей его формально, и именно здесь мысль о бессмертии играет наименьшую роль. В самом деле, Библия не содержит никаких запретов лишать себя жизни[28], и, с другой стороны, представление о загробной потусторонней жизни выражено в ней крайне неясно. Конечно, и в том, и в другом отношении толкования раввинов мало-помалу заполнили пробелы священной книги, но абсолютного авторитета они, всё-таки, не могут иметь. Поэтому благотворное влияние религии нельзя приписывать специальной природе религиозных идей; если она охраняет человека от самоуничтожения, то это происходит не потому, что она внушает путём аргументов sui generis уважение к человеческой личности, но в силу того, что она является обществом; сущность этого общества состоит в известных общих верованиях и обычаях, признаваемых всеми верующими, освящённых традицией и потому обязательных. Чем больше существует таких коллективных состояний сознания, чем они сильнее, тем крепче связана религиозная община, тем больше в ней содержится предохраняющих начал. Детали догматов и обрядов в данном случае имеют второстепенное значение. Суть в том, чтобы они по природе своей были способны с достаточною интенсивностью питать коллективную жизнь; и именно потому, что протестантская церковь не так тесно спаяна, как все остальные, она и не оказывает на самоубийство такого же умеряющего влияния.