💾 Archived View for tilde.team › ~runation › File › Su › 27.gmi captured on 2023-12-28 at 15:59:31. Gemini links have been rewritten to link to archived content
-=-=-=-=-=-=-
Так как само слово самоубийство бесконечное число раз употребляется в нашей речи, то, казалось бы, можно рассчитывать, что точный смысл его понятен каждому, и определение его с нашей стороны будет совершенно излишним. Но на самом деле, слова нашей обыденной речи, как и выражаемые ими понятия, всегда и неизбежно двусмысленны, и тот учёный, который стал бы употреблять эти слова в их обыкновенном значении и не подвергая их никакой предварительной обработке, стал бы неминуемо жертвой серьёзных недоразумений. Не только понимание слова так широко, что изменяется в различных случаях по мере надобности, но, кроме того, так как классификация ходячих понятий не имеет своим основанием методического анализа, а только передаёт смутные и неясные впечатления толпы, то можно беспрестанно наблюдать, как целые категории совершенно разнородных фактов, непонятно почему, собраны под одной рубрикой, или как явления однородные называются разными именами. Итак, если полагаться на традиционное значение слов, то можно впасть в заблуждение, а именно придать различный смысл тому, что должно быть соединено вместе, и, наоборот, смешать то, что должно быть разделено, и, таким образом, не заметить действительного родства вещей и не понять их природы. Только путём сравнения можно подойти к объяснению. Научное исследование не может достигнуть своей цели иначе, как сравнением фактов, и у него тем более будет шансов на успех, чем увереннее оно будет, что собрало все явления, которые можно с пользой сравнить между собой. Но эти естественные сродства индивидов не могут быть опознаны с достоверностью путём простого внешнего наблюдения, подобного тому, результатом которого является обыденная терминология; следовательно, учёный не может взять объектом своих изысканий вполне установленную группу фактов, которой точно отвечали бы слова разговорной речи; он сам должен установить группы, которые он хочет изучать, с тем чтобы придать им известную однородность и ту специфичность, вне которых немыслима никакая научная работа. Подобным же образом ботаник, говоря о плодах или цветах, и зоолог, говорящий о рыбах и насекомых, употребляют различные термины в том значении, какое они должны были предварительно установить.
Нашей первой задачей должно быть определение группы тех фактов, которые мы предлагаем изучать под именем самоубийства. Для этого мы должны рассмотреть, есть ли среди различных видов смерти такие, которые имеют общие характерные черты, достаточно объективные для того, чтобы быть признанными каждым добросовестным наблюдателем, достаточно специализированные для того, чтобы нигде уже более не встречаться, и в то же время достаточно близкие к тому, что обыкновенно называется самоубийством, для того, чтобы, не насилуя обычной терминологии, мы могли сохранить это выражение.
Если таковые нам встретятся, то под этим наименованием мы соберём все без исключения факты, имеющие ясно выраженный характер, и не будем беспокоиться о том, что образованная таким образом классификация не вмещает, быть может, всех называемых обыкновенно этим именем случаев, или, наоборот, вмещает в себя и такие случаи, которые обыкновенно носят другое название. Важно не то, чтобы уметь выразить более или менее определенно то понятие, какое составил себе о самоубийстве средний интеллект; нужно установить целую категорию явлений, которые не только могут без всякого затруднения быть занесены в эту рубрику, но, кроме того, имеют объективное основание, то есть соответствуют определённой природе вещей. Среди различных видов смерти есть имеющие в себе особую черту, заключающуюся в том, что смерть является делом самой жертвы, что страдающим лицом является сам действующий субъект; с другой стороны, можно с определённостью сказать, что общераспространённое мнение о самоубийстве именно этот момент считает для него характерным; внутренний мотив такого рода поступков, с этой точки зрения, не имеет определяющего значения. Хотя в общем самоубийство представляют себе, как положительный и неизбежно насильственный поступок, который требует известной затраты мускульной силы, но вполне может случиться, что совершенно отрицательное состояние или простое воздержание породят тот же результат. Можно лишить себя жизни, отказываясь от принятия пищи, точно так же, как и посредством ножа или выстрела. Вовсе не нужно, чтобы покушение на самоубийство влекло за собой непосредственный смертельный исход для того, чтобы можно было смерть признать результатом данного действия; причинная связь может и не быть прямой, от этого нисколько не меняется самая природа явления. Иконоборец, жаждущий мученического венца, совершающий сознательное оскорбление величества, караемое смертной казнью, и умирающий от руки палача, является самоубийцей не в меньшей степени, чем тот, кто сам наносит себе смертельный удар; нет никакого основания для различной классификации этих двух разновидностей добровольной смерти, если вся разница между ними заключается только в материальных деталях исполнения. Таким образом, прежде всего мы получаем следующую формулу: самоубийством называется всякий смертный случай, являющийся непосредственным или посредственным результатом положительного или отрицательного акта, совершенного самой жертвой.
Но это определение недостаточно полно; оно не различает двух совершенно различных видов смерти. Нельзя относить к одному разряду и рассматривать с одинаковой точки зрения смерть человека, страдающего галлюцинациями, который выскакивает из окна верхнего этажа, думая, что оно находится в уровень с землёй, и смерть психически здорового человека, убивающего себя вполне сознательно. Ведь, строго говоря, почти нельзя указать такого смертельного исхода, который не был бы близким или отдалённым последствием того или иного поступка самого пострадавшего лица. Правда, причины смерти чаще лежат вне нас, чем внутри нас, но они влияют на нас только тогда, когда мы сами вступаем в сферу их действия. Можно ли утверждать, что смерть только тогда может называться самоубийством, когда сама жертва, совершая поступок, знает, что он будет иметь смертельный исход? Что только тот действительно убивает себя, кто хочет этого, и что самоубийство есть намеренное убийство самого себя? Прежде всего, это значило бы определить самоубийство при помощи такого признака, который, каковы бы ни были его интерес и важность, лишь с трудом поддаётся наблюдению, а, следовательно, не легко может быть установлен. Как узнать, что́ именно заставило действующее лицо решиться на самоубийство; и когда он решился, желал ли он именно смерти или преследовал другую какую-нибудь цель? Само намерение есть слишком интимное проявление воли и может быть рассматриваемо извне только самым грубым и приблизительным образом; оно ускользает даже от внутреннего наблюдения. Как часто мы ошибаемся относительно настоящих мотивов наших поступков! Как часто мы объясняем наши поступки благородными порывами, возвышенными соображениями, тогда как они вызваны мелкими чувствами и слепой силой рутины.
В общем, поступок не может определяться целью, преследуемой действующим лицом, потому что однородные движения могут относиться к самым различным целям. Если допустить, что самоубийство имеет место только в том случае, когда у человека было определённое намерение убить себя, — под наше определение самоубийства не подошли бы многие факты, в существе своём, несмотря на кажущуюся разнородность, вполне идентичные с теми, которым это название даётся решительно всеми и которых нельзя называть иначе, так как это значило бы отнять у этого термина всякое определённое употребление. Солдат, идущий навстречу верной смерти, для того чтобы спасти свой полк, не хочет умереть, а разве в то же самое время он не является виновником своей смерти в том же значении этого слова, в каком оно применимо к промышленнику или коммерсанту, убивающему себя для того, чтобы избегнуть стыда и позора банкротства. То же самое можно сказать о мученике, умирающем за веру, о матери, приносящей себя в жертву своему ребёнку и так далее. Принимается ли смерть только как печальное, но неизбежное условие той цели, к которой субъект стремится, или же он ищет её ради неё самой — в обоих случаях он отказывается от существования, и различные способы расчёта с жизнью могут быть рассматриваемы только как разновидности одного и того же класса явлений. Между всеми этими разновидностями слишком много основного сходства для того, чтобы их нельзя было объединить под одним родовым термином, строго различая при этом все виды этого рода. Правда, согласно обыденному представлению, самоубийство есть, прежде всего, порыв отчаяния у человека, который больше не дорожит жизнью; но на самом деле человек вплоть до самого последнего момента привязан к жизни, хотя эта привязанность и не мешает ему расстаться с ней. Во всех случаях, когда человек отказывается от того, что считает своим высшим благом имеются, очевидно, общие и существенные признаки; напротив, разнородность побудительных причин, оказавш��х влияние на само решение, может вызвать лишь второстепенные подразделения. Когда преданность чему-либо простирается до лишения себя жизни, то, с научной точки зрения, это будет самоубийством; мы увидим далее, к какому разряду надо будет отнести этот случай.
Общим для всех возможных форм этого высшего отречения является то, что поступок, освящающий это отречение, совершается сознательно, что сама жертва в момент действия знает о последующем результате своего поступка, каковы бы ни были мотивы, приведшие её к совершению этого поступка. Все смертные случаи, имеющие эту характерную особенность, резко отличаются от тех, в которых человек или не является орудием своей смерти, или же является им только бессознательно. В подобных случаях не представляет чрезвычайной трудности установить, знал или нет человек заранее об естественных последствиях своего поступка. Они составляют, таким образом, вполне определённую, легко распознаваемую группу, которая, вследствие этого, должна иметь специальное название. Термин самоубийство соответствует этому понятию, и нам нет надобности придумывать новое слово, так как в состав данной группы явлений входит огромное большинство случаев, называемых этим именем в обыденной жизни. Следовательно, мы можем с определённостью сказать: самоубийством называется каждый смертный случай, который непосредственно или посредственно является результатом положительного или отрицательного поступка, совершенного самим пострадавшим, если этот последний знал об ожидавших его результатах. Покушение на самоубийство — это вполне однородное действие, но только не доведённое до конца. Этого определения достаточно для того, чтобы исключить из нашего исследования всё, что касается самоубийства животных. В самом деле, всё, что мы знаем об умственном развитии животных, не позволяет нам предположить у них наличность предварительного сознания смерти, в особенности же допустить у них знание и понимание приводящих к этому средств. Можно, правда, наблюдать случаи, когда животные отказываются входить в помещение, где были убиты другие животные. Можно подумать, что они как бы предчувствуют ожидающую их судьбу. В действительности, ощущение запаха крови является достаточным объяснением этого инстинктивного сопротивления. Все, хоть немного достоверные факты, в которых хотят видеть самоубийство в животных в подлинном смысле этого слова, могут быть объяснены совершенно иначе. Если разъярённый скорпион жалит самого себя, — что, в конце концов, недостоверно, — то он делает это, быть может, в силу автоматической и бессознательной реакции. Двигательная энергия, порождённая у него состоянием раздражения, разрешается случайно, как попало; бывает иногда, что жертвой этих движений падает само животное, и нельзя с уверенностью сказать, представляло ли оно себе заранее последствия своего поступка. С другой стороны, если существуют собаки, которые отказываются от принятия пищи после смерти своего хозяина, то это означает, что тоска механическим образом лишает их аппетита; такое состояние влечёт за собой смерть, но она не является заранее предвиденным результатом. Ни воздержание от пищи в этом случае, ни укус в предыдущем не употреблялись как средства для достижения вполне определённой цели. Здесь не хватает ясно выраженного характера самоубийства, как мы его уже определили раньше. Поэтому в последующем изложении мы будем говорить только о самоубийстве людей[1].
Но это определение не только имеет своим преимуществом устранение ошибочных сближений или произвольных заключений; уже теперь оно даёт нам понятие о том месте, которое самоубийство занимает в общей моральной жизни человека. Оно нам показывает, что самоубийство не составляет, как это можно было бы думать, совершенно обособленной группы фактов, не есть какой-то исключительный класс чудовищных явлений, стоящих вне всякой связи с другими видами поведения. Наоборот, мы видим, что самоубийство соединяется с ними прерывным рядом промежуточных ступеней и оказывается только преувеличенной формой повседневных поступков. В самом деле, только тот случай, как мы видели выше, можно назвать самоубийством, когда жертва в тот момент, как она совершает поступок, прерывающий течение её жизни, ясно сознаёт то, что естественным образом должно из этого поступка воспоследовать. Но это сознание может быть той или иной силы; придайте ему каплю сомнения — и вы получите поступок, который уже не будет самоубийством, но который близок ему по существу и отличается от него только по степени.
Человек, сознательно подвергающий себя опасности ради другого лица, но без явной угрозы смерти, конечно, не является самоубийцей, даже если ему и пришлось бы умереть. Этим именем нельзя также назвать неосторожного, как бы играющего со смертью человека, стремящегося в то же время избегнуть её, или человека апатичного, который, не будучи ни к чему привязан в жизни, не даёт себе труда позаботиться о своём здоровье и погибает от своей небрежности. И однако все эти виды поведения ничем коренным от самоубийства в собственном смысле слова не отличаются; они порождают аналогичное направление ума, поскольку они в равной степени сопряжены со смертельным риском, который не остаётся тайной для действующего лица, и перспектива которого это последнее не устрашает; вся разница заключается в степени вероятности смертельного исхода. Не без некоторого основания говорят иногда, что учёный, истощив свои силы постоянным бодрствованием, убил самого себя. Все эти случаи рисуют нам виды зачаточного самоубийства, и если, руководясь правильным методом, их не надо смешивать с видами полного самоубийства, то всё же не надо терять из виду и то отношение родства, которое между ними существует. Самоубийство получает совсем различную окраску в том случае, если оно неразрывно связано с актами мужества или самоотвержения, и в том случае, если оно является результатом неосторожности или простой небрежности. В дальнейшем изложении будет понятнее, в каком смысле поучительно это сближение.
II
Но разве самоубийство при таком его понимании может интересовать социолога? Если оно представляет собой индивидуальный поступок, касающийся только данного индивида, то, казалось бы, в силу этого оно всецело должно зависеть от индивидуальных факторов, то есть быть предметом изучения психологии. В самом деле, разве поступок самоубийцы не объясняется обыкновенно его темпераментом, характером, предшествовавшими обстоятельствами, событиями его частной жизни? В данный момент нашей задачей не является изыскание того, в какой степени и при каких условиях будет законно таким образом изучать вопрос о самоубийстве; но можно сказать только одно с полной достоверностью, а именно, что оно может быть рассматриваемо с совершенно иной точки зрения. Если, вместо того, чтобы видеть в этих случаях совершенно особые для каждого из них обстоятельства, независимые друг от друга и требующие каждое специального рассмотрения, взять общее число самоубийств, совершённых данным обществом в данный промежуток времени, то можно установить, что полученная таким образом сумма не явится простой суммой независимых между собой единиц, голым собранием фактов, но что эта цифра образует новый факт sui generis, имеющий своё внутреннее единство и свою индивидуальность, а, значит, свою особую природу, тем более для нас важную, что она по существу своему глубоко социальна. Если только наблюдение не захватывает очень обширного периода времени, то для данного общества цифра самоубийств остаётся почти неизменной, что видно из таблицы I. Из года в год обстоятельства, при которых протекает жизнь народов, остаются всё те же. Правда, случаются иногда важные изменения, но они являются только исключениями. Можно, между прочим, видеть, что они всегда совпадают с каким-нибудь кризисом, мимолётно затрагивающим социальное положение страны.
Таким образом, мы видим, как уменьшилось число самоубийств во всех государствах Европы в 1848 г.
Если наблюдать более обширный промежуток времени, то можно констатировать ещё более важные изменения; но тогда они делаются хроническими; они указывают только на то, что характерные основы общества в то же самое время претерпели глубокие изменения. Интересно заметить, что изменения эти происходят вовсе не так медленно, как это им приписывается громадным числом наблюдателей, а, напротив, обладают резким и прогрессирующим характером. Иногда после целого ряда лет, в течение которых цифры колебались в очень близких границах, замечается повышение, которое, после некоторого колебания, устанавливается как постоянная величина. Это доказывает, что всякое внезапно наступившее нарушение социального равновесия всегда требует достаточного времени для того, чтобы проявить все свои последствия. Итак, эволюция самоубийства выражается в волнообразных, последовательных и ясно различаемых движениях, совершающихся толчками, то усиливающихся, то приостанавливающихся, чтобы тотчас же начаться снова. На предыдущей таблице можно видеть такую волну, образовавшуюся почти во всей Европе на другой день после событий 1848 года, то есть в различных государствах на протяжении 1850—1853 годов; другая такая волна началась в Германии после войны 1866 года; во Франции её можно было наблюдать раньше, в эпоху апогея империи — около 1860 года. В Англии она замечается около 1868 года, то есть после торговой революции, вызванной вновь заключёнными торговыми договорами. Может быть, этой же причиной создано то новое увеличение случаев самоубийства, которое относится у нас к 1865 году. Наконец, после войны 1870 года началось новое, до сих пор продолжающееся повышение, которое захватило почти всю Европу.
Каждое общество в известный исторический момент имеет определённую склонность к самоубийству. Интенсивность этой склонности измеряют обыкновенно отношением общей цифры добровольных смертей к населению без различия пола и возраста. Мы назовём эту цифровую величину общим процентом смертности-самоубийства, присущим определённому обществу. Вычисляют его обыкновенно по отношению к 1 000 000 или к 100 000 жителей. Этот процент не только постоянен для долгого периода времени, но неизменяемость его оказывается ещё большей, чем та, которой обладают главные демографические явления. Общий процент смертности изменяется гораздо чаще, из года в год, и те колебания, которым он подвергается, гораздо более значительны. Для того, чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить, в какой мере варьируют на протяжении нескольких лет процент общей смертности и процент самоубийств. Мы можем это видеть по таблице II. Для того, чтобы облегчить это сравнение, мы как по отношению обыкновенных смертных случаев, так и по отношению самоубийств, изобразим процент каждого года, отправляясь от средней цифры периода, принятой за 100. Колебание из года в год, а также и отклонение от среднего процента в обоих столбцах, делаются, таким образом, сравнимыми между собой. И это сравнение показывает, что на протяжении каждого такого периода размеры колебаний гораздо более значительны на стороне общей смертности, чем на стороне самоубийства; в среднем, первые колебания в два раза больше.
Только уклонение minimum’а между двумя последовательными годами выражается почти одинаковой цифрой в обоих случаях в течение двух последних периодов. Но в столбце общей смертности этот minimum является исключением, тогда как, наоборот, годовые колебания самоубийств отклоняются от него лишь в виде исключения. В этом можно убедиться, сравнивая среднюю цифру уклонений[3]. Правда, если сравнивать не следующие один за другим годы одного и того же периода, но средние цифры различных периодов, то уклонения, которые наблюдаются в проценте смертности, становятся очень незначительными. Изменения в противоположном смысле, наблюдаемые из года в год и зависящие от преходящих и случайных причин, взаимно нейтрализуются, когда основанием расчёта берётся большая единица времени; они исчезают в средней цифре, которая, благодаря такой взаимной нейтрализации отклонений, оказывается в достаточной мере постоянной. Так, во Франции в 1841—1870 годах последовательно для каждого десятилетия средняя цифра колебалась следующим образом: 23,18; 23,72; 22,87. Но, во-первых, тот факт сам по себе уже достаточно замечателен, что самоубийство из года в год обнаруживает такое же, если не большее, постоянство, как общая смертность при сравнении средних за целые периоды. Более того, средний процент смертности достигает этой правильности только в том случае, если он становится чем-то общим и безличным, почти совершенно неспособным характеризовать данное общество.
В самом деле, средняя смертность одинаково устойчива для всех народов, достигших одного и того же уровня культуры; во всяком случае, разница бывает очень незначительна. Так, во Франции, как мы уже видели, она колеблется на протяжении 1841—1870 годов около двадцати трёх смертных случаев на 1000 жителей; в то же время в Бельгии она достигает 23,93, 22,5, 24,04; в Англии 22,32, 22,21, 22,68; в Дании 22,65 (1845—49 годы), 20,44, (1855—59); 20,4 (1861—68). Если исключить из этого перечисления Россию, которая может считаться европейской страной только географически, то единственные великие державы Европы, у которых величина смертности отличается довольно значительно от вышеприведённых цифр, это Италия, где уровень достигал ещё в 1861—67 годах 30,6, и Австрия, где он ещё более значителен, а именно, 32,52[4]. Наоборот, процент самоубийств, почти не изменяясь по годам, удваивается, утраивается, учетверяется и так далее при переходе из одной страны в другую. (Таблица III). Значит, он гораздо больше, чем процент общей смертности, специфичен для каждой социальной группы и может рассматриваться как её характеристическая черта. Он настолько тесно связан с тем, что есть самого глубокого и основного в каждом национальном темпераменте, что тот порядок, в котором располагаются в этом отношении различные общества, остаётся почти неизменным в самые различные эпохи. В этом можно убедиться из прилагаемой таблицы. На протяжении трёх указанных в ней периодов количество самоубийств возрастало повсюду, но в этом движении вперёд различные народы сохраняли неизменной относительную разницу; у каждого из них был свой коэффициент ускорения.
Процент самоубийств указывает на вполне определённую закономерность явлений, подтверждаемую одновременно и его перманентностью и его изменяемостью; эта перманентность была бы необъяснимой, если бы она не зависела от сочетания связанных между собой характерных признаков, которые, несмотря на разнородность окружающих их обстоятельств, одновременно утверждают друг друга; изменяемость их свидетельствует об индивидуальной и конкретной природе этих характерных черт, ибо они изменяются вместе с изменением самой социальной индивидуальности. Словом, эти статистические данные выражают наклонность к самоубийству, которой коллективно подвержено каждое общество. Мы не будем теперь разбирать, в чём именно заключается эта наклонность и составляет ли она состояние sui generis коллективной души[5], имеющее свою собственную реальность, или же она представляет собой только сумму индивидуальных состояний. Хотя предшествующие рассуждения с трудом согласуются с этой последней гипотезой, мы оставляем сейчас этот вопрос открытым и будем говорить о нём впоследствии на страницах настоящей книги. Что бы ни думали по этому поводу, но наклонность эта существует под тем или иным названием. В каждом обществе можно констатировать предрасположение к известному количеству добровольных смертей. Такое предрасположение может служить предметом социального изучения в пределах социологии. Этим-то вопросом мы и намерены заняться.
Мы не собираемся дать возможно более полный перечень всех условий, которые могут служить причиной частных случаев самоубийства, а ставим себе задачей отыскать те из них, от которых зависит строго определённый факт, названный нами социальным процентом самоубийств. Нельзя не согласиться с тем, что эти два вопроса значительно разнятся между собой, несмотря на существующую между ними связь. В самом деле, среди индивидуальных условий есть, без сомнения, много таких, которые не являются достаточно общими для того, чтобы оказать влияние на соотношение между общей цифрой добровольных смертей и численностью населения. Условия эти могут повлиять таким образом, что тот или иной отдельный индивид лишит себя жизни, но они не могут усилить или ослабить склонность к самоубийству всего общества in globo. Точно также, если эти условия не зависят от известного состояния социальной организации данного общества, то они не имеют социального отражения и потому могут быть интересны для психолога, но не для социолога; предметом изыскания последнего служат причины, при посредстве которых можно оказать воздействие не на отдельных индивидов, а на целую группу. Поэтому среди факторов самоубийства социолога касаются только те, которые действуют на целое общество. Процент самоубийств есть продукт этих факторов, и вот почему они должны интересовать нас.
Таков предмет предлагаемой нами книги, обнимающей по нашему плану три части. Явление, которое придётся нам здесь объяснять, может зависеть или от причин, внесоциальных в самом общем смысле этого слова, или от чисто социальных причин. Мы сначала займёмся рассмотрением влияния первых и увидим, что его или не существует, или оно очень ограничено. Мы определим затем природу социальных причин, тот способ, каким они осуществляют своё действие, и те отношения, в каких они находятся к индивидуальным состояниям, сопровождающим различные виды самоубийства.
Закончив это изыскание, мы будем в состоянии с большей точностью определить, в чём заключается социальный элемент самоубийства, то есть, в чём заключается эта коллективная склонность, о которой мы только что говорили, а также, в каком отношении стоит она к другим социальным фактам и каким путём оказалось бы возможным повлиять на неё.