💾 Archived View for yaky.dev › 2023-06-13-last-programmer captured on 2023-06-14 at 14:04:06. Gemini links have been rewritten to link to archived content
-=-=-=-=-=-=-
Автор Gerbert V. Franke, перевел с немецкого Ростислав Рыбкин.
Опубликован в журнале Наука и Жизнь №7 1990.
Двадцать с лишним лет назад я увидел этот рассказ в Науке и Жизни, но так и не прочитал. Название, правда, запомнилось, и вот я вновь нашел его на просторах Интернета. Несмотря на то что тема достаточно затертая, в свете последних дискуссий о искусственном интеллекте и контент-алгоритмах, мне показалась весьма релевантной.
Перед стеной сада они появились в одно и то же время вроде бы случайно. Сперва постояли, засунув руки в карманы, со скучающим видом. Время от времени то один, то другой приподнимался на носки и вытягивал шею, пытаясь заглянуть по ту сторону стены, вдоль верхнего края которой была протянута оголенная проволока под током. Дом за стеной выглядел совсем мирным: небольшой, на одну семью, с зелеными ставнями, он был покрашен в грязно-розовый цвет, старый дом — в нескольких местах штукатурка обвалилась. Впечатление заброшенности усиливал сад, занимавший узкую полосу земли; ухаживали за ним явно плохо, там и сям виднелись заросли крапивы, декоративные кусты были давно не подстрижены.
Подходили все новые и новые люди, разговоры, до этого редкие и короткие, стали оживленнее, в них слышалась озлобленность. И когда в открытом окне показалось бледное лицо, а тонкие руки потянулись к ставням, чтобы их закрыть, полетели первые камни. И наконец — звук разбившегося стекла, звон осколков... Из аппарата вызова полиции на ближайшем углу послышались громкие сигналы тревоги, и люди у стены внезапно заторопились; бросавший камни побежал прочь, а остальные стали расходиться с таким видом, будто не имеют к происшедшему никакого отношения. Раздался все усиливающийся вой сирены,взвизгнули тормоза и перед невзрачным домиком остановились два бело-зеленых — цвет тревоги — полицейских автомобиля.
Старик открыл дверь.
— Входите!
На нем был рваный, не по росту длинный халат, на ногах — бархатные домашние туфли. Он поздоровался с полицейскими таким тоном, каким здороваются с надоедливыми знакомыми, считающими себя обязанными приходить, хоть и знают, что им не рады.
— Опять неприятности? — спросил сержант и присел на шаткий стул, единственный не заваленный книгами, перфокартами и магнитными лентами. Второй полицейский стал рядом.
— Том, почему ты никак не угомонишься? Как ты не поймешь, что сам во всем виноват?!
Старик запустил руку в свои нестриженые, мягкие, седые до белизны волосы. Прислонился к пульту, на котором были смонтированные им клавиатуры, дисплей и печатающие устройства.
— Я вас не вызывал,— раздраженно ответил он.— И ничего противозаконного я не делаю. Не допущу, чтобы мне запрещали заниматься тем, на что имею право! Явно потеряв надежду убедить собеседника, сержант примирительно поднял руку.
— Ну хорошо, хорошо, — сказал он. — Мы ведь только выполняем свой долг. Не ради же своего удовольствия мы к тебе приезжаем, правда? Хотим мы или нет, на сигнал тревоги мы обязаны ехать.
— Не верю, чтобы мне что-то угрожало, — проговорил Том. — Я оградил себя от опасности, а оконные стекла застрахованы. Ну ладно, вы посмотрели, как требует закон, и убедились, что все в порядке. Чем
еще могу быть вам полезен? Сержант встал.
— Это все. Протокол пришлем, подпишете.
Сержант хмуро попрощался, моргнул своему помощнику, и оба вышли в переднюю. У боковой двери стояла белокурая молодая женщина с встревоженными глазами.
— Большое спасибо, что вы о нас заботитесь, — поблагодарила она.
Сержант кивнул.
— Все хорошо,— сказал он, кивнул еще раз, и оба полицейских вышли из дома; снаружи, кроме двух машин со вспыхивающими «мигалками», никого и ничего не было.
Том сидел перед пультом. Вводил числа, писал команды. Они тут же появлялись на дисплее, строчка за строчкой выстраиваясь в таблицу. В некоторых строчках буквы перемежались цифрами, в других — логическими знаками. Старик нажал клавишу, и на несколько секунд экран опустел, если не считать завихрившихся на нем бесчисленных белых точек, Царило безмолвие, только красноватые вспышки на шкале оперативной памяти, неторопливо следовавшие одна за другой, говорили о процессах, протекающих где-то в недрах машины. А потом на экране что-то появилось — то ли диаграмма, то ли график,— что именно, знал один Том. Он посмотрел на изображение, покачал головой, ввел новые числа и знаки. Игра повторилась. На этот раз прошло заметно больше времени, прежде чем появился результат, но Тома он не удовлетворил и на этот раз. Старик быстро набросал какой-то эскиз на задней, чистой стороне оторванной от формуляра полоски бумаги и ввел новый вариант программы.
Он ждал ответа, и тут послышался негромкий звонок: включился Компьютер. Звонок Том встроил в терминал сам; в других домах система «диалог» работала постоянно, не выключаясь, и люди с утра до вечера слышали указания, советы и слова ободрения, произносимые синтетическим голосом. Ни указаний, ни советов, ни слов одобрения Том слышать не хотел, центральный блок это давно понял и заявлял о своем существовании только тогда, когда для этого был достаточно веский повод.
Старик дернул досадливо плечами, потом устало спросил:
— Чего тебе?
— По-моему, это дурной вкус, — сказал Компьютер. — Даже, если угодно, — нечестно. Зачем тебе эти давно устаревшие методы? Посмотри на других: никто уже больше так не программирует.
— И это все, что ты хотел мне сказать? — спросил Том. — Ведь мы, кажется, договорились — обращаться ко мне только по действительно важному поводу. Компьютер ответил мгновенно, так быстро, что могло показаться, будто он прервал Тома.
— Это дело важное, — проговорил Компьютер. — Я система разумная, намного разумнее тебя, а ты заставляешь меня выполнять бессмысленные операции. Я готов во всем тебе помогать, ио ведь ты не хочешь вести со мной диалог. То, как ты со мной обращаешься, меня просто оскорбляет.
— Как могу я оскорбить тебя? — Старик покачал головой. — Уж кто-кто, а я ничьих чувств ранить не хочу. И уж если говорить о твоих чувствах, то ведь ты знаешь не хуже меня, что они не настоящие, а всего лишь — программа, основанная на таблице приоритетов человеческого поведения и используемая тобой для саморегуляции. Ну, так что у тебя за дело? Серьезно, очень тебя прошу больше меня не тревожить. И старик снова склонился над своими записями.
— Дело касается прежде всего тебя, — сразу сказал Компьютер. — Я ведь только хочу помочь тебе. Эти твои примитивные ряды команд — линейные, без какой-либо семантической нагрузки... Действуя так сегодня, в век адаптации, ты сам себя обкрадываешь. Ты гораздо скорее достигнешь цели, если конкретно скажешь, чего хочешь. Дай мне свою задачу, и я решу ее. Том покачал головой.
— Приспособление к тому, что существует, автоматическое решение задач — от всего этого иаш сегодняшний банальный мир становится еще банальнее. Меня влечет новое — существует же способ добиться, чтобы появилось то, чего никогда не было. В адаптивных же программах творческого начала нет.
— Чушь, — сказал Компьютер. — Есть ли что-нибудь более творческое, чем решение сложных задач, которые никогда раньше не ставились? Я уже говорил тебе: только сформулируй задачу, и я решу ее. Старик опять покачал головой.
— Нет, ты не понимаешь. Творчество в том, чтобы увидеть задачу там, где ее никто еще не видел.
Несколькими днями позже пришел сотрудник Охраны данных, которого Том знал так же хорошо, как обоих полицейских из участка. Старик молча показал ему на единственный свободный стул, а сам остался стоять, прозрачно намекая на то, что намерен закончить разговор как можно скорее. О чем, интересно, пойдет речь сегодня? Вообще-то ему все равно, ведь он скрупулезно соблюдает все предписания. Да, конечно, теперь старыми способами программирования не пользуется больше никто. Однако эта мысль его ие огорчила. ФОРТРАН,АЛГОЛ, БЕЙСИК, ПЛ/1 — какие замечательные способы концептуализировать и формулировать проблемы! Отнюдь не идеальные, нет, в некоторых отношениях просто даже неудобные, но из-за своих маленьких недостатков тем более дорогие его сердцу — в этом он был похож на коллекционера почтовых марок, для которого пожелтевшие от времени старые экземпляры значат куда больше самого красивого нового. Но мало этого, в старых компьютерных языках были логические ошибки, двусмысленности и противоречия, которые и вынудили в свое время создать языки новые, более последовательные, использующие последние открытия в лингвистике и многомерной логике. Эти новые языки идеально соответствовали целям, ради которых были созданы, и, если программу на них записывали правильно, сама структура этих языков гарантировала, что ошибок не будет. Совсем ие то, что старые языки, вроде ПЛ/1! в ПЛ/1 заложены непродуманные суждения, содержатся посылки, оказавшиеся иа практике абсолютно бесполезными... Средний специалист по информатике, прибегавший к этим языкам для решения только обычных задач, и не подозревал об ограниченности их возможностей. А те, кто проник в суть и вдруг открыл для себя эту глубину, эту ничейную землю между логикой и противоречием, испуганно поворачивали вспять и возвращались к задачам более простым. Случаю было угодно, чтобы именно он, Том, обнаружил все это — все неоспоримые изъяны и все невероятные возможности. Да, вот в чем все дело: путь этот позволяет проникнуть в области, куда, казалось, уж никому не войти...
Наконец старик очнулся от своих мыслей и посмотрел на человека, которому, очевидно, в такой же мере, как и ему, было ясно, насколько бесплодным окажется предстоящий разговор.
— Поступили новые жалобы от соседей,— объяснил свой приход служащий н начал рыться в бумагах.— На экранах телевизоров, часто во время лучших передач, появляются посторонние надписи. И, наоборот, на фоне передаваемого текста появляются какие-то фигуры, и читать текст становится невозможным. Все больше жалоб, что время ожидания ответа в диалоге с Компьютером увеличилось. Причина в больдиих емкостях памяти, используемых вами в ваших изысканиях.Слово «изыскания» служащий произнес с явной иронией.
— Почему вы решили, что виноват в помехах я? — спросил Том.
— У нас есть неоспоримые доказательства. Все в этом протоколе! — н служащий поднял и показал красную папку.
— А не разрушаете ли вы в этом случае законы об охране данных? — спросил Том. — Ведь, насколько мне известно, использование машинных мощностей и машинного времени не ограничивается. Уже двадцать лет, как пользование Компьютером для всех бесплатное, и с тех же пор твердые правовые гарантии ограждают пользование Компьютером от любого контроля или наблюдения. Этот протокол, которым вы размахиваете у меня перед носом,— если он действительно содержит данные о запрошенных мной вычислительных мощностях, если данные эти у вас в руках, — убедительнейшее доказательство того, что вы нарушили предписания, установленные вашим же собственным ведомством.
— Не так-то все просто, — возразил служащий. — Вы прекрасно знаете, что бывают особые случаи и для них предусмотрены соответствующие законы. А тут именно особый случай! И повинны в этом только вы. Разве не ясно? Да, вычислительными мощностями и емкостями памяти можно пользоваться бесплатно, но для удовлетворения потребностей сознательных граждан, а совсем не для того, чтобы этим развлекались антисоциальные элементы! И вот вы являете наглядный пример злоупотребления свободами — и это за счет других, эа счет людей с большим чувством ответственности. Знали бы вы, сколько работы вы нам задали! Нам пришлось месяц за месяцем собирать доказательства и без конца обращаться к руководству, пока оно не разрешило нам подключить аппаратуру наблюдения. — Я буду жаловаться! — воскликнул Том. — И давайте закончим наш разговор, я очень занят!
Служащий сгреб бумаги и встал, явно рассерженный.
— Я был обязан официально предупредить вас, — сказал он. — Вы знаете, лично против вас я ничего не имею. Даже наоборот — мне жаль, что вы оказались в трудном положении. Но ведь вы поставили себя в него сами. Все же... Скажите, — он шагнул к Тому и теперь стоял вплотную рядом с ним, но Том не шевельнулся, — зачем вы, собственно говоря, все это делаете? Какую цель преследуете? Просто стараетесь причинять нам неприятности?
— Да нет же, — ответил Том.— Я вовсе не хочу никому причинять неприятности. Думаю я совсем о другом. Разве вы не заметили, что в наши дни в мире уже ничто не меняется? Ни у кого больше не работает фантазия, нет новых идей. А профессии, которые считались прежде творческими?.. Ученые пользуются стандартными программами, музыку для музыкантов сочиняют автоматические композиторы, поэты находят ассоциации при помощи генераторов случайных чисел, художники просматривают на дисплеях бесконечные ряды постепенно меняющихся картин, и программу Компьютер подбирает тебе в зависимости от уровня твоего интеллекта и настроения. Неужели никто не видит, какое однообразие получается при этом? Нужно добиться, чтобы люди снова начали думать сами. Отобрать у них эту игрушку, адаптивную систему,благодаря которой, увы, пропадает способность самостоятельно мыслить и воспринимать мысли.
— Но разве сами вы не пользуетесь все время Компьютером? — спросил удивленно служащий. Том уже забыл, с кем разговаривает, и не сдерживался. Но тут очнулся.
— Так вы до сих пор не поняли? — сказал он. — Да, конечно, можно пользоватьсядля целей творчества Компьютером. Трагедия в том, что никто не в состоянии это делать.
Он шагнул к выходу — безмолвное предложение служащему покинуть дом.Качая головой, служащий пошел к двери, но перед тем, как выйти, сказал с недоумением:
— Ведь ваши программы... лишены всякого смысла! Мы все время их анализировали.
— Смысл есть во всем,— многозначительно подчеркивая каждое слово, произнес старик. — Не бывает ничего бессмысленного, смысл есть во всем, только бывает, что мы пока его не поняли. И он подтолкнул служащего к выходу.
Том уселся как ни в чем не бывало перед пультом. Моментально сосредоточившись, он начал работать с затаенной злостью, владевшей им уже не один год и становившейся сильней и сильней. Все, что отвлекало его, он воспринимал как нечто глупое и ненужное, от чего необходимо себя ограждать. Лишь иногда, в нем просыпалось смутное сожаление, что, быть может, он из-за этого теряет что-то иное, но тоже ценное: приобщение к прекрасному в окружающем его мире, в отношениях с другими людьми. Почти неслышно вошла молодая женщина, его дочь, которая вела в доме хозяйство. Девически стройная, она казалась моложе своих лет — единственная в семье, выдерживающая совместную жизнь с отцом; все остальные давно его покинули — ее братья и сестры, ее мать, даже старая экономка. Почему она осталась? Да просто потому, что жалела этого неряшливого старика, не умевшего о себе заботиться. Дело, однако, было не только в жалости: другие тоже его любили, но в конце концов от него отвернулись. Дело было в чем-то еще, и ей казалось даже, что она знает, в чем именно: она считала, что понимает его. Разумеется, у нее не было ни малейшего представления об информатике или теории автоматов, о процессах, посредством которых осуществляется вычисление, и о формальной логике. Но она отчетливо видела его увлеченность, его готовность посвятить все силы решению задачи, которую он сам перед собой поставил. В душе она восхищалась отцом: пусть она не понимает, что он делает, для нее он великий человек, мудрец! И пусть ей трудно с ним разговаривать (ведь ей было не поспеть за полетом его мысли), все равно она считает, что в большой работе, которую он совершает, есть и ее маленький вклад. Так продолжалось год за годом — до тех пор, пока в ее душу не вкралось сомнение. Некоторое время назад она — тайком — поговорила со служащим Охраны данных, и он сказал ей: все программы, которые вводит отец, абсолютная бессмыслица, чепуха, не заслуживающая внимания. Тогда она пошла к врачу, психиатру, и поделилась с ним своими тревогами и сомнениями. Он попросил ее прийти через неделю снова, и во второй ее приход, щадя, насколько возможно, ее чувства, объяснил, что Томом явно овладела некая «идея фикс», из-за этой мании он и кажется людям смешным симпатичным чудаком, и на его болезненные фантазии можно не обращать внимания, если от них не страдают окружающие. Однако именно это теперь начинается: медленно, но верно он превращается в фактор, мешающий нормальной жизни поселка, нежелание его в чем бы то ни было себя ограничивать становится все большим бременем для окружающих — например, он нарушает, создавая помехи, нормальную работу телевизоров, крадет у жителей поселка машинное время. А сейчас, уже после разговора с психиатром, дошло до того, что она с трудом заставляет себя появляться на людях, на улице ее провожают неприязненные взгляды, спасибо, хоть в нее камни не летят. Нет, дальше выносить это невозможно!
Она все стояла за спиной у отца, но тот не слышал и не замечал ее. И вот теперь она робко дотронулась до его плеча. Он обернулся.
— Я уеду, — сказала она. Она хотела сказать что-то еще, но голос ее внезапно прервался. Том долго не отрывал от нее взгляда.
— Значит и ты меня оставляешь, — произнес он наконец. — Ну что ж, тебя можно понять. Пусть тебя это не тревожит — я справлюсь один. — Свои вещи я уже сложила в чемодан,— сказала молодая женщина.— Больше
не буду тебя отвлекать. Она пошла к двери, но обернулась:
— Зачем ты это делаешь? Это на самом деле для тебя важно? Я спрашивала тебя об этом несколько раз, но ты на мой вопрос так и не ответил.
Том сдвинул брови: не часто бывало, чтобы он серьезно задумывался над чем-то, что отвлекло бы его от работы.
— Зачем? Зачем? — Он беспомощно поднял плечи. — Да, ты спрашивала меня... Если бы я только мог тебе ответить. Но я не знаю ответа. Просто — не знаю. Может быть, я последний ученый, может быть — последний художник. Я не знаю сам, чего я добиваюсь. Просто... я не могу не делать того, что делаю. Ты в состоянии меня понять?
Дочь посмотрела на него, и в глазах ее мелькнуло разочарование, даже гнев.
— Тогда я уезжаю — прощай!
Она вышла из комнаты, дверь за ней закрылась. Некоторое время старик смотрел ей вслед невидящим взглядом, а потом снова повернулся к пульту. Теперь он проводил в своей рабочей комнате дни и ночи: что-то побуждало его спешить. Возможно, страх, что в нарушение всех законов его лишат доступа к электронной системе. Питался он теперь одними концентратами — ему доставляли их из универсального магазина. Пил воду из крана, а спал на кушетке, которую, кряхтя и охая, освободил от груды кассет и папок. Взгляд его почти не отрывался от экрана, пальцы носились по клавишам (вслепую, как у пианиста, настолько отдавшегося музыке, что музыка заполнила его целиком, нет, более того — что он сам превратился в музыку); с реальностью связывала его лишь необходимость удовлетворять свои самые насущные нужды. Сейчас на экран выскакивали, начинаясь слева, одна под другой, строчки; заполнив экран, они исчезали; у верхнего края появлялись новые и снова начинали заполнять экран. Наконец на экране появилась многоцветная фигура — множество слоев, линий, стрелок, перемычек между слоями... А потом части фигуры задвигались, будто ожили. Они становились более сложными, цвета менялись, все новые и новые линии появлялись и исчезали... Емкость памяти местного запоминающего устройства была давно уже исчерпана, уже была запрошена и емкость памяти близлежащих центров, однако запрашивались все новые и новые емкости. Прекратилось выполнение всех других программ, вычислительные процессы прервались: явление, вызванное к жизни Томом, волной разбегалось во все стороны, все дальше и дальше по сети электронной связи, сети, превратившейся во второй мир рядом со зримым и осязаемым первым, более древним, и, когда эта волна наталкивалась на препятствие, она не останавливалась, а разрывалась, огибала препятствие, смыкалась снова н катилась все дальше, дальше...
Том сидел перед дисплеем и блестящими глазами следил, как там, будто в зеркале, отражается дело его жизни — изобретение и произведение искусства одновременно, — никем не предвиденное, однократное, всеохватывающее. Его руки, соскользнувшие с клавиатуры, лежали на коленях. Ему ничего больше не нужно было делать: цель была достигнута.
Перевел с немецкого Ростислав РЫБКИН.
CC-BY yaky.dev