💾 Archived View for tilde.team › ~rami › draft_62_69.gmi captured on 2022-06-04 at 00:24:52. Gemini links have been rewritten to link to archived content
-=-=-=-=-=-=-
רמי
SUBJECT: (draft) "Бродяжка и непослушная дочка", гл. 62-69
AUTHOR: Rami Rosenfeld
DATE: 10/05/22
TIME: 16.00
LANG: ru, he, en
LICENSE: CC BY-NC-ND 4.0
TAGS: literature, books, draft
Внимание, это черновые(!) варианты глав 62-69 из очередной книги, то есть абсолютно НЕ(!) отредактированные мною - возможны повторы, некоторые опечатки и прочая ерунда. Выкладываю специально для г-на Толстоевского, который сетует, что ему, видите ли, "нечего читать" в gemini! :)
Попутно (для него же!) сообщаю, что работа над второй книгой идет хоть и лениво, но движется к концу, готовы практически две трети. Обещаю, что опять будет много! :)
На самом деле, как водится, я соврал. До времени сбора оставался битый час, но уж очень мне хотелось осуществить небольшую рекогносцировку, то есть осмотреться на местности и раздобыть кофе с булочкой. Кофе я нашел в кафетерии аэропорта Бен-Гурион и с удовольствием вылакал аж три маленькие чашечки подряд. Неподалеку обнаружилось и само место сбора — оно было объявлено заранее; это был небольшой магазинчик с бижутерией. Рядышком стояла маленькая-маленькая «кнопка» в форме ЦАХАЛя, явная сабра — девчонка с огромными влажными восточными глазами и иссиня-черным «хвостиком». В руках она держала бумажку с большими печатными буквами... «Син-Реш-Алеф-Эль» — сходу разобрал я и лишний раз похвалил себя за недавние успехи в изучении великого и могучего иврита.
Я подошел поближе, вытянулся в струнку и попытался щелкнуть каблуками. Увы, каблуков не имелось (на мне были кроссовки). И улыбнулся.
«Кнопка» улыбнулась тоже.
— Ата медабэр иврит? — с надеждой поинтересовалась она. — Ата мэвин?
Я мотнул головой:
— Ани мевин машеhу («понимаю немножко»). — Подумал и присовокупил: — sorry!
— Медабэр англит? — тут же ухватилась она за последнее слово. Я послушно закивал:
— Yeah, англит, and русит... This is my native language. И вежливо добавил: — г’вэрет.
«Г’вэрет», то есть «госпожа», неожиданно просияла:
— Вы сегодня первый!
Она говорила с тяжелейшим израильским акцентом, гортанно и глубоко; но чувствовалось, что моя новая начальница очень старается. Я крайне удивился: с чего это коренная жительница-сабра знает русский, но по-военному остерегся задавать вопросы. Впрочем, девчонка тут же объяснилась:
— Эли, мой... муж, говорит русский родной. Я привык. Он уже капитан, — тут она показала на погончик. И внезапно закончила эту трудную фразу: — его маму!
Простенькое и родное выражение прозвучало так по-детски непосредственно, что я засмеялся. Засмеялась и она. Первое знакомство явно налаживалось. Я тут же залез в карман, достал оттуда конфетку от щедрой авиакомпании «Эль-Аль» и протянул ее девчонке вместе с документами.
«Кнопка» сунула конфетку в рот, развернула мой заграничный паспорт и сверилась со списком, который извлекла из военной сумочки. В списке я тоже оказался первым, и она удовлетворенно поставила галочку напротив моей фамилии. И взглянула на большие металлические часы, украшавшие тонюсенькое запястье.
— Шаа, — отметила она. И тут же поправилась: «еще час».
— Хочешь кофе? — галантно предложил я, попутно сбавив градус официальности и перескочив на «ты». И абсолютно не понял, почему смуглые щеки девчонки вдруг приобрели изумительно красивый вишневый оттенок. Она отрицательно и смущенно потрясла головой:
— Лё, лё...
Но потом осознала, что мои намерения были самыми благими, хихикнула и пояснила:
— Здесь это как идти в постель... сразу!
— С’лиhа. Извини. — я покраснел тоже. — Буду знать!
— Мой Эли... предлагать кофе в первый день, — ее почему-то потянуло на воспоминания.
— И что же?
— «Кен», сказал я сразу! «Да!» — произнесла она ангельски тоненьким голосочком старшеклассницы, признающейся родителям в первом грехе.
Новобранец сразу же позавидовал неизвестному предприимчивому Эли, а будущий боевой командир понравился мне еще больше! Но я благоразумно решил сменить интимную тему.
— А кто ты?
— Самаль ришон, — она гордо показала нашивку из трех горизонтальных линий светло-синего цвета, поверх которых был изображен виноградный лист.
— Ма зе «самаль ришон»?
Девчонка замялась, пытаясь подобрать перевод, но потом перешла на английский:
— Staff sergeant.
У-у! Старший сержант был большой величиной, поэтому я невольно подтянулся и снова перешел на «вы».
— Вы наш командир?
Она утвердительно кивнула.
— Я — мадриха. Мадриха — наставник, который как родной еврейский мама, — она снова расплылась в улыбке. — Sometimes строгий, но много добрый и забота. Зови меня Анат, так? Можно «ты», когда нет никого around, well?
Соглашение было тут же достигнуто, и мы важно пожали друг другу руки. Было заметно, что общение на непривычном языке доставляет Анат много затруднений, и она опять полезла копаться в ворохе бумажек, удерживаемых большой цветной скрепкой. Судя по всему, она просматривала мое личное дело, или уж как оно там называлось. Внезапно она наткнулась на какую-то отдельную строчку, перечитала ее и удивленно тронула меня за руку.
— Sorry, — голос Анат обрел неподдельно уважительные нотки, — ты... вы алам? Алюф мишне?
Я сходу распознал это слово.
Да. Когда-то я был полковником, но последние двенадцать лет предпочитал об этом не вспоминать. А тем более — не хвастаться. И посему достаточно пренебрежительно признался:
— Кен. Но давно.
Однако потом быстренько открыл походный словарик (я составлял его сам и конечно же не преминул вписать туда свое прежнее звание), решив уточнить:
— Лё «алам»! Ницав мишне: «нацам».
— А-а, police, не цева! Полиция...
— Criminal investigation department, — растолковал я более доступно.
Она аж подпрыгнула на месте! Потом достала из кармана смартфон и указала пальчиком на камеру, затем на нас двоих:
— Можно?
— Кен. As you wish.
Анат бесцеремонно притормозила какую-то грудастую девчонку в форме, тащившую на плече сроднившуюся с ней винтовку «М-16», сунула ей смартфон, что-то кратко приказала, затем вернулась, крепко прихватила меня за локоть и обнажила все тридцать два голливудских зуба. Трижды мигнула вспышка. Мадриха нетерпеливо схватила смартфон, придирчиво проверила — получилось ли? — и лишь затем небрежно отпустила солдатку восвояси. Так козырнула и поплелась дальше.
— Дома показать Эли: я командир над старый нацам! — гордо и без тени смущения пояснила она.
࿇࿇࿇
««Старый нацам». Такой ли уж старый? — подумал я, — скорее слегка в возрасте... Угу, ладно, согласен...»
И вздрогнул! Ибо кто-то крепко вцепился в меня сзади и засмеялся!
Я перевел руку за спину, ухватил кого-то за длинный хвостик, и извлек на свет божий — вы не поверите! — хохочущую Майку.
Метрах в пяти ее дожидалась Иринка.
Подлая девка, распираемая вполне понятным любопытством, конечно же решила проследить за папочкой! Сначала они с Иркой скрытно двинулись в кафетерий, выждали, когда я расправлюсь со своими булочками, а потом, стоило мне перебазироваться к киоску, сами присели за столик. И тоже хорошенько подзаправились. Одним словом, из партера им было отлично видно всю сцену.
Как я вам, наверняка, неоднократно рассказывал, Ирку «уж-жасно бесило», когда я общался с какими-нибудь представительницами прекрасного пола в ее присутствии. Данная ситуация (а особенно возмутительное совместное фотографирование с незнакомой и весьма симпатичной старшей сержанткой) не была исключением, и посему Ирка решила прервать наши любезности. Впрочем, как вы сейчас увидите, все обошлось миром.
— Ми зот? — от неожиданности и удивления мадриха перешла на иврит. Детей в Израиле обожают все, и она тут же ласково потрепала Майку по голове.
— Зот бити! — нашелся я. — Любимая дочка!
— Майя, — важно представилась Метелка и протянула ручонку. И сразу затараторила, желая блеснуть знаниями: — Шалом! Ма шл’омех?
— Тода, м’цуян, — вежливо ответила Анат на такие любезности и перевела взгляд на Ирку, — У-ми зот? Иша?
— Лё зот ишти, — запротестовал я при слове «жена», — просто подруга! — Что странно, слова возникали в голове как по заказу и складывались во вполне осмысленные, хоть и коряво построенные предложения.
Ирка соизволила слегка наклонить голову. Но не подошла, а лишь слегка развернулась к нам одним ухом.
— Майка, — громко сказал я, желая предупредить неловкую ситуацию, доведись дочке ляпнуть какую-нибудь бестактность на родном языке при мадрихе, — знакомься: это Анат, мой будущий командир. И, кстати, можешь не выделываться, она отлично понимает по-русски!
Произнесено это было с тем расчетом, что меня обязательно услышит и Ирка.
Наше общение настолько отвлекло мадриху, что она засунула куда-то свой печатный плакатик, хотя близилось время общего сбора... Однако поболтать не удалось: на нас уверенно надвигалась чья-то массивная фигура. Мужик небрежно бросил на блестящий пол туго набитый и умело снаряженный рюкзачище, вытер пот свежим платком и, мигом опознав главного в нашей небольшой компании, приступил к официальному докладу. Голосище у него был командный, при этом он тянул гласные, как принято только в южных штатах Америки.
Мы, с Майкой, впечатленные таким шикарным подходом, скромно отодвинулись в сторонку.
«Докладывает сержант в отставке... Прибыл для несения службы... Жду распоряжений», — доносилось до меня сдержанное рычание. Здесь он резким четким движен��ем протянул мадрихе документы и вытянулся, ожидая дальнейших распоряжений. Даже издалека было понятно, что профессиональный вояка отлично умеет как командовать, так и беспрекословно подчиняться — даже женщинам в форме!
Представление, разыгрываемое не только для начальника, но и для презренных штатских, коим он счел и вашего покорного слугу, было оценено и принято: как-никак, Анат тоже была «строевой косточкой». «Вольно!» — произнесла она на хорошем английском.
Экс-сержант расслабился и наконец-то удостоил вниманием мою скромную персону. Полным отвращения взглядом он осмотрел чужие походные кроссовки, потом напыжился и как бы невзначай выставил вперед один высокий, тяжелый и тщательно начищенный ботинок.
Увы, мои берцы покоились сейчас в рюкзаке, да еще и на самом дне, и посему я не мог разыграть схожий спектакль.
Внезапно детина сделал пару широких шагов вперед и подхватил Метелку загребущими лапами. Огромные ладони были мозолистыми и в шрамах.
— Well, ну, и кем ты хочешь быть, мелочь?
Слегка оскорбившаяся вначале «мелочь» (слышавшая весь доклад от начала и до конца) быстро просекла ситуацию. К тому же, дочурка была не из пугливых.
— Сержантом! — четко и звонко доложила она.
Детина расцвел. Не отпуская Метелку, он подошел к мадрихе.
— Хорошая девочка! — прорычал он поощрительно. — Ну что, берем с собой?
Неприметный автобусик, снабженный плотно задернутыми шторами, плавно катил по отличному шоссе. Он был набит битком: передние сидения оккупировала вся наша разношерстная мишпаха, человек двадцать, а то и больше; в хвосте автобуса возлежали походные пожитки.
Еще до отбытия Анат строго объявила, что база, на которую мы направляемся, военная а не учебная, и посему она приказала всем тут же, при ней, сделать последний звонок или отправить сообщение, а потом отключить любые средства связи.
— No photo, no video, no calls! Top secret! — громко оповестила мадриха и прошлась по рядам — для пущего контроля. Попутно сержантка плотно зашторивала кое-где приоткрывшиеся занавески.
Но это были не все меры предосторожности. Современные смартфоны и прочие средства связи, как вы знаете, гипотетически могут передавать свои координаты станциям связи, и каждому из нас был выдан специальный экранирующий пакетик, последнее изобретение израильского хай-тека; на бумажной этикеточке следовало написать свою фамилию. Пакетики были вежливо изъяты непреклонной мадрихой и размещены в металлическом чемоданчике, который поставили сразу за шоферским местом. Водителем был крепкий молоденький парень, свежеиспеченный репатриант, или «оле хадаш», болтавший больше на русском, чем на иврите. Затем она достала еще один чемодан, и, на сладкое, нам пришлось расстаться со всеми фото- и видеокамерами.
— Это Израиль! ЦАХАЛь! — пояснила она беспрекословным тоном.
И наконец-то, «барух Аба», мы отбыли!
Удовлетворенная Анат расположилась впереди. Рядом, в знак особой благосклонности, в соседнее кресло был усажен «старый нацам». Путь был долгим, и посему, чтобы скоротать время, мы рассказывали друг другу о себе. Диалог проходил на дикой смеси русского, английского и иврита; в особо трудных случаях я то и дело доставал из нагрудного кармана свой словарик.
Ее жизненный путь был незатейлив, прост и, судя по всему, сильно походил на судьбы тысяч таких же молоденьких девчонок, связавших свою судьбу с Армией обороны Израиля... Да, я угадал правильно — ее предки оказались сабрами, то есть местными жителями. Прадед был известным раввином; дедушка и бабушка по его линии — приступили строить и защищать с оружием в руках прообраз современного Израиля еще в двадцатых—тридцатых годах.
По линии отца — европейцы-ашкенази, сумевшие бежать от Шоа (то есть Холокоста) перед началом Второй мировой. Дед, увлеченный сионистскими идеями Жаботинского, не раздумывая, вступил сначала в ряды «Хаганы» (гражданских отрядов самообороны, защищавших евреев и их поселения от арабских террористов); когда же «Хагана» стала вести политику соглашательства с британскими властями, де-факто владевшими тогда Палестиной и препятствовавшими созданию еврейского государства, разругался с руководством и ушел в более воинственный и активный «Иргун», возглавляемый будущим премьер-министром Бегиным — уроженцем Литвы, успевшим посидеть и в сталинских лагерях как «британский шпион», и повоевать в польской армии генерала Андерса. Но вскоре дед не ужился и там и примкнул к абсолютно отвязной подпольной ветви «Иргуна» под названием «Лехи» (замечу, что и ту, и другую англичане считали террористами и беспощадно преследовали, а их членов — вешали). Во время разгрома «Лехи» боевой и непримиримый дед был застрелен. На руках у бабушки осталось трое детей. Сейчас он, как и многие его сотоварищи, считался одним из героев Израиля.
Судьба родителей не была более мирной. Отец оказался среди тех бесстрашных парашютистов, что освобождали Иерусалим, и первыми, преодолев вражеское сопротивление, прорвались к hа-Котель, «Стене Плача». Рассказывая эту историю, Анат быстренько нашла в интернете и показала мне знаменитую фотографию этих израненных, изможденных и закопченных порохом парней, благоговейно обнимающих древние камни. А затем — и еще несколько: простые парни и девчонки, вчерашние крестьяне, вооруженные допотопными берданками, маршировали куда-то по пустыне. Резервисты выглядели усталыми, перепачканными пылью и грязью нескончаемой войны, но мужественными и целеустремленными — ведь они защищали свою собственную страну.
Отец участвовал, наверное, во всех сражениях двадцатого века. Он дослужился до алюфа, то есть генерал-майора, дождался, пока любимая дочь уйдет на срочную службу, снял привычную военную форму... и отправился в родной мошав (сельскохозяйственную общину-поселок) — возделывать родную землю.
— А мама? — спросил я.
Мама до сих пор работает парамедиком в МаДА («Маген Давид Адом»), занимается медициной катастроф: всегда первая при взрывах, стрельбе, ножевых атаках и прочих терактах. Сильно устает, но бросать службу пока не собирается.
— Хорошая семья, — констатировал я. — Боевая.
Анат искренне засмущалась, хотя в глазах ее конечно же промелькнула искорка гордости. И посему она встала, извлекла из холодильника большой пакет и пошла по салону, раздавая бутылочки с питьевой водой.
— Ну а ты сама, — поинтересовался я, когда она снова уселась рядом, — или это тоже top secret, военная тайна?
«Нет. Никакой тайны». Обычная девчонка из поселка, таких тысячи. Когда призвали на срочную, слезно просила направить ее в боевые части. После тяжелейшего полугодичного курса молодого бойца была направлена в знаменитый женский батальон «Каракаль» («Рысь»), защищавший южные границы с Египтом... Сам я немного читал о нем ранее: создание подразделения было экспериментом Генерального штаба, пошедшего на уступки девушкам, мечтавшим служить в самых опасных и трудных местах. Батальон был смешанной частью, в которой, не взирая на пол, проходили службу и юноши; впрочем, их было меньшинство. Немудрено, что ежедневные опасности сближали молодых людей, и среди них то и дело завязывались любовные отношения — не афишируемые, не поощряемые, но и не наказуемые начальством. Многие из них вылились в столь же прочные браки. Там-то Анат и нашла своего Эли — молодого парня-одногодку, репатриировавшегося из Молдавии.
Спустя год, была ранена в приграничной перестрелке. Тут она без стеснения задрала вверх широкую штанину защитного цвета и показала две неаккуратные затянувшиеся дырочки в мягких тканях чуть выше колена — входное и выходное отверстия от пули. Я сочувственно и осторожно прикоснулся к смуглой влажной коже.
— А-а, никто не виноват, — пренебрежительно отмахнулась она. — Эли повторять: «сама дура»... — И с нескрываемой любовью добавила, — это он тогда спасать и тащить!
Анат отслужила два года (парни служат три) и поступила в Технион, знаменитый израильский вуз. Вообще-то, она дипломированный физик. Карьера Эли продолжалась в армии. В один прекрасный день она не выдержала беззлобных насмешек мужа, то и дело подтрунивавшего над «гражданской» женой... и снова пошла служить — на сей раз по контракту. Ну а временная должность мадрихи... это так, скорее отпуск и развлечение.
Анат была открытой, бесхитростной и простой девчонкой. И посему призналась:
— Мой аба... папа доволен ужас был! Эли радоваться тоже. — Здесь она напряглась, припоминая подходящую фразу на русском, — ага... что «никто не уведет!»
В знак еще большего доверия, Анат опять раскрыла смартфон и продемонстрировала мне пару фотографий, на сей раз цветных. На одной была изображена она сама, в форме батальона «Каракаль» — салатовом берете и красных ботинках. Кроме личного оружия, на плече худосочная призывница тащила еще и здоровенный пулемет. Он был, наверное, вдвое больше ее и весил килограммов под пятнадцать.
— Это тоже мой. Сержанты дали, приказать: «таскай всегда! бегай! быстрее бегай!»
Я искренне пожалел мадриху, но, делясь этими воспоминаниями она, скорее, выглядела довольной и гордой.
На втором снимке (фотография тоже была давней, то есть времен ее срочной службы) о��и с Эли — черноволосым парнем изумительного сложения и белозубой улыбкой — стояли, обнявшись, где-то на пляже. Солдаты и солдатки ЦАХАЛя не расстаются с оружием при любых обстоятельствах, даже в увольнительных или, к примеру, на свадьбе, поэтому я не удивился, увидев рядом, на песке, цветастую пляжную подстилку, а на ней — аккуратно сложенное оружие. В белом мини-купальнике, контрастировавшем с ее кожей, мадриха выглядела как настоящая «Мисс Мира»!
— Анат, а дети у вас есть?
Та коротко покачала головой и выдала мне вполне разумный довод:
— Если иметь еладим, конец армия! Кто тогда защищать Эрец Исраэль? Мой ребе?
࿇࿇࿇
Автобус мягко сбавил скорость, закачался и вновь начал умело маневрировать, минуя препятствия: влево-вправо, туда-сюда. Мы проезжали очередной блокпост. Везде было примерно одно и то же: вышка, укрепленное бронированное строение, бетонные блоки, металлическая сетка и бдительные военнослужащие — при полной защите, вооружении и прочей амуниции. Снаружи царила изнурительная жара, и я искренне сочувствовал солдатикам.
На каждом из постов разыгрывалась стандартная сценка. Автобус, зажатый бетонными блоками, останавливался. На него тут же направлялось все оружие, призванное растерзать на части предполагаемых террористов вместе с их железной таратайкой. Невдалеке обязательно раскалялся под солнцем какой-нибудь грозный броневичок.
Наш «оле хадаш» приоткрывал окошко, из которого тут же веяло, как из раскаленной печки, и, на ломанном иврите что-то громко орал дежурным, потрясая какой-то бумажкой. Те, держа пальцы на курках, невозмутимо взирали на нарушителя спокойствия и что-то кричали в ответ. Один раз сквозь форточку до меня явственно донеслась витиеватая, по-восточному красочная фраза на чистейшем русском (который, впрочем, уже успел обзавестись местным гортанным прононсом); незнакомый доброжелатель вежливо обещал «засунуть горячий и нечищеный ствол нашего замечательного пулемета в жопу тебе, в жопу твоему ослу и твоему уважаемому ребе».
Потом с шипением раскрывалась передняя дверь, и в нее осторожно просовывался обещанный ранее вороненый ствол, затем каска и солнцезащитные очки постового. Его бдительный напарник обязательно прикрывал коллегу метров с пяти — ручным пулеметом. С вышки на нас смотрела еще пара крупнокалиберных устройств.
Солдат недоверчиво окидывал подозрительным взором водителя, потом натыкался взглядом на красавицу-мадриху, а та, дождавшись, когда он окончательно размякнет, совала ему прямо в нос какие-то пропуска и иные документы.
Затем, уже для чистой проформы, солдат втискивался в своем бронированном снаряжении в салон, радостно кричал «Шалом!» пассажирам и спускался обратно по ступенькам, не преминув, будто невзначай, слегка провести рукой по гладкой круглой коленке мадрихи. Та только улыбалась.
Так было и на сей раз. С одной лишь разницей: мы почти что прибыли!
Буквально минут через пятнадцать автобус миновал последние ворота. Водитель выключил мотор и сладко потянулся: «Приехали».
Первым на бетонную площадку резво спрыгнула Анат, за ней, разминая отекшие ноги, кое-как сполз и я. В нос мне ударил не знакомый прежде запах огромной пустыни. С ним, однако, старательно конкурировали мои любимые армейские ароматы: запахи солярки, масла, выхлопных газов, стертых шин, а также хорошо начищенной кожи и черного металла оружия, раскаленного на солнце.
— Негев, — словно раскрывая величайшую тайну, шепнула мне на ухо мадриха. — Пустыня Негев.
Я замер на мгновение и задрал голову вверх. Мои легкие жадно поглощали незнакомый воздух, из которого, казалось, кто-то выжег весь кислород. К тому же, как выяснилось впоследствии, мы находились достаточно высоко — где-то метров шестьсот над уровнем моря. Небо было чужим и непривычным. Его синева имела здесь иной оттенок, нежели в Гималаях, и казалось оно не высоким, а низким: протяни руку — и достанешь!
Мадриха убежала куда-то в штаб, наверное на доклад. Народ, оставшись без присмотра, бестолково сгрудился в хвосте автобуса, и каждый пытался раскопать в общей груде свои вещи.
— Отставить, — тут же послышалось сдержанное рычание верзилы-американца. — Все покинуть транспортное средство. Вон ты, — он кивнул головой в сторону какого-то доходяги-«ботаника», прилетевшего из Канады, — встань первым. Ты и ты — следом. Вещи передавать по цепочке. Четвертый (им конечно же оказался я) — принимает их и аккуратно складывает у автобуса. Остальные пока свободны. Выполняйте!
Дело сразу пошло на лад. Детина стоял у автобуса и удовлетворенно пускал дым.
— Паника и неразбериха при высадке или десантировании — основа поражения! — назидательно рявкнул он. И снова затянулся бычком. Смолил он конечно же «Мальборо».
Рюкзаки, чемоданы и сумки были тяжеленными, и мне пришлось труднее всех. К тому же, после дальней дороги чертовски хотелось курить. Но в душе я был полностью согласен с отставным воякой и посему помалкивал.
К моменту, когда рядом возникла мадриха, почти весь автобус был успешно зачищен. Порядком напуганный столь грозным обращением «ботаник» даже прошелся по салону и собрал пустые бутылочки, разнообразные фантики и упаковки. Я утирал трудовой пот. Сержантка, не привыкшая к такому порядку, удивленно взирала на результаты наших слаженных действий. Верзила тут же по-уставному подошел к ней на положенную дистанцию и четко доложил об окончании разгрузки.
— Молодцы! — похвалила она на английском. — А теперь с вещами — за мной.
И мы неспешной гурьбой двинулись по раскаленному бетону.
— Отставить, — тут же раздалось знакомое рычание. — Всем построиться в колонну по два!
Тут экс-вояка внезапно осознал, что самовольно перехватил на себя руководство в присутствии настоящего командира, осекся и застыл, вопросительно-преданными глазами взирая на мадриху — ну точно провинившийся огромный сторожевой пес.
Та слету оценила лидерские качества своего неожиданного помощника. Но параллельно существовал и весьма деликатный момент: ваш покорный слуга умудрился втереться к ней в доверие гораздо раньше, еще во время поездки; к тому же, девчонка помнила о моем высоком экс-звании. И потому — вот же умница! — быстро разъяснила присутствующим, что среди них находится целый «колонель» (пусть и в отставке), поэтому неформальное руководство возлагается на него. А верзила — столь же неофициально назначается моим заместителем.
От такой сокрушительной новости экс-сержант просто опешил!
Но я тут же запротестовал. Ибо меня нисколько не грела мысль о командовании разношерстным и весьма бестолковым гражданским подразделением — ибо я давным-давно наигрался в схожие игрушки по самые уши! К тому же, любая власть подразумевает и ответственность перед вышестоящим руководством. Но «колонель» повел себя хитро: признав свое неоспоримое старшинство, я вежливо объяснил Анат, что всецело доверяю бывшему американскому сержанту как опытному и бывалому строевому командиру и посему принимаю на себя лишь общепредставительские функции, схожие с функциями «свадебного генерала». Впрочем, о последнем я умолчал.
Итак, все сохранили свое лицо, а все сестры получили по заслуженным серьгам. Мы с верзилой возглавили колонну, а за нами послушно выстроилось остальное подразделение. Колонна, увы, была слегка кривой, словно ее сформировал пьяный прапорщик. Мы старались маршировать в ногу; между прочим, у некоторых это даже получалось. Я начал было напевать под нос достопамятную «Долгий путь до Типеррари», и, к глубочайшему удивлению, ее тут же, сочным, но слегка сорванным голосом подхватил мой новоиспеченный «заместитель». Оказывается, он знал ее назубок! Сзади внезапно раздался чей-то старческий, но звонкий фальцет. Я оглянулся: нам усердно подпевала бабушка, прибывшая, как мне стало известно позже, из Британии. Она старалась вовсю, и шаг наш волшебным образом ускорился и обрел известную четкость. Уже второй раз на моей памяти эта песня столетней давности чудесно сплачивала и подбадривала военный строй. Тут я припомнил густую непальскую ночь, нетрезвого г-на Шарму и мысленно хихикнул.
Дорога предсказуемо вела к штабу. Выстроенные словно по линейке, вдоль нашего пути стояли однотипные офисно-штабные вагончики, судя по всему, собранные по последним технологиям хайтека. Из них, привлеченные бодрой маршевой песней, тут же повысовывались изумленные офицеры и какая-то мелкая штабная обслуга. Завидя такой непривычный цирк, многие просто давились от смеха, и чуть ли не каждый второй стремился отпустить солоноватую шуточку. Анат старательно отворачивала от сослуживцев свое смуглое лицо, но даже по ее спине было видно, что мадриха с трудом удерживала хохот.
На квадратной площадке у самого большого и представительного строения она внезапно скомандовала: «Стоп!». Мы замерли и спонтанно развернулись ко входу, ибо двери штаба распахнулись и из них, не спеша, вышли несколько человек.
Их возглавлял невысокий, плотный, продубленный солнцем и пустыней старший офицер. Я тогда еще не научился разбираться в местных званиях, но по неуловимым признакам: походке, спокойствию, невозмутимости, сразу понял, что перед нами предстал командир этого богоугодного заведения, а то и кто повыше... Седина в висках, на правой щеке — давний ожог. Мочка уха отсутствовала.
Его сопровождала тройка офицеров помоложе. Все они были в непроницаемых солнцезащитных очках, ладно сидящей форме, подтянутые и собранные — словом, настоящая реклама доблестного и непобедимого ЦАХАЛя. Их береты, как и велит устав, были аккуратно сложены вдвое и продеты под погончиками.
Анат тоже замерла по стойке «смирно». Командир с ног до головы оглядел подчиненную, тут же дернул за складку формы, некстати выбившуюся из-под ремня, и не отказал себе в удовольствии самолично заправить ее. Потому в гробовой тишине обошел наш строй, заглядывая в глаза практически каждому. О чем он сейчас думал (и думал ли вообще), сказать было трудно — тому мешали зеркально-черные стекла. Его коллеги тоже сохраняли полное молчание. Наконец он уставился на начищенные берцы американца и едва заметно хмыкнул. Тот вытянулся еще сильнее и побагровел.
Вернувшись к мадрихе, командир базы наконец-то негромко произнес обстоятельную фразу на иврите — минутки так на две. И сдержанно засмеялся. Его хохот подхалимски подхватило сопровождение. На этой оптимистичной ноте высокое начальство тут же развернулось и удалилось в штаб.
В сию же секунду в небе раздался страшный взрыв, от которого непроизвольно вздрогнули почти все присутствующие в строю. Не среагировала только привычная ко всему Анат, экс-сержант, да я, ибо попросту не успел испугаться! Это хулиганствующий пилот «F-35» преодолел звуковой барьер прямо над нашими бедными головами. На близлежащем полигоне громко и в унисон захлопали одиночные выстрелы, которые вскоре слились в непрерывные очереди. Боеприпасы здесь явно не экономили.
Сержантка облегченно расслабилась.
— От лица командования с’ган алюф «Я.» приветствует своих новых бойцов, — скупо перевела она. И не стала вдаваться в подробности.
࿇࿇࿇
Вещи мы временно оставили прямо на площадке. Нам предстояло получить форму на складе, и Анат, все так же, строем, повела «новых бойцов» куда-то на задворки базы. Мы маршировали, обливаясь потом, ибо солнце припекало со всей южно-пустынной злости, но с интересом знакомились с окрестностями.
На ступеньках одного из мобильных домиков с телефоном в руке восседал какой-то несчастный офицер, скорее всего — командир роты, которому выпало несказанное удовольствие — объяснить чьей-то заботливой еврейской маме, почему ее сыночку нельзя экстренно вернуться домой. И мама, и офицер были русскоязычными, а сам диалог оказался настолько примечателен, что я невольно замедлил шаг, задерживая всю колонну.
Вначале все развивалось более-менее спокойно и вежливо.
«Так вы говорите, ваш любимый и единственный Шломо должен срочно вернуться домой? Но позвольте, он же только прибыл из увольнения... А-а, забыл носки? Дома? Забыл положить носки в рюкзак? И это вся причина? И вы полагаете, что ему нужно предоставить еще один гимель? Прямо сейчас?»
Тут офицер зажал микрофон ладонью и бросил нашей мадрихе несколько сочных фраз на иврите, попутно мимикой и жестами показывая, что мама Шломо явно сошла с ума и ей требуется срочная медицинская помощь «Маген Давид адом».
Дальше фразы посыпались из него пулеметной очередью:
«Да-да, конечно же слушаю. Нет, он не может вернуться обратно. Как он будет? Отлично, я вас уверяю! Нет, не в грязных, в чистых! Что значит «где возьмет»? Он их постирает... Да-да, по слогам: «по-сти-ра-ет»!»
От нарастающего волнения командир сбился на иврит. «Ма зе «не умеет»? Я научу его! Обязательно научу! Гарантирую! Ма зе «издевательство»? Цева Хагана воспитывает из вашего сына настоящего защитника. И она это сделает, клянусь! Что значит «дать телефон командира базы»? Начальник занят! У него совещание. И вообще — это военная тайна!»
Далее он выслушал длинную тираду собеседницы и аж икнул от изумления.
«Я обещаю, он переоденет их! Он вообще будет переодевать их весь день — с правой ноги на левую — и наоборот! Причем очень быстро: туда-сюда, эхад — ш’наим — ш’лоша! И так — до рассвета! Клянусь своей собственной любимой мамой!»
Очевидно, в трубке все же прозвучали гудки. Офицер уставился на телефон и потом со всей дури долбанул им об стенку. Хиленький корпус распался на две части.
Тут боевой командир пришел в себя и недоуменно обнаружил, что в руках у него почему-то пусто, а вся колонна остановилась и с нескрываемым удовольствием наблюдает за спектаклем; хотя «русит» понимали, похоже, только мы с мадрихой.
«Второй за полгода», — изумленно сообщил он сам себе на гортанном русском. И трясущейся загорелой ручищей полез в карман за очередной сигаретой. Похоже, экстренная медицинская помощь требовалась ему самому.
Еще до поездки я знал, что знаменитая израильская армия — весьма примечательное место. Но не предполагал, что настолько.
Итак, база была большой, поэтому мы шли и шли, шли и шли... Наконец, дорога привела нас к большущему ангару, где, по моим предположениям, располагались склады. В благодатном тенечке, на штабеле свежеоструганных пахучих досок, восседала толпа откормленных раздолбаев. Как пояснила мне вечером Анат, это были «джобники» (от английского job — «работа»), то есть профессиональные гарнизонные отлыниватели от боевой службы: писари, компьтерщики и иная обслуживающая шваль. Ночевали эти счастливчики дома. В ЦАХАЛе (замечу: как и в любой другой армии мира) их не любили. Рядом, тщетно ожидая погрузки, простаивал огромный пустой прицеп. Водитель сидел рядышком и травил какие-то байки.
И тут мы бесплатно увидели «вторую часть марлезонского балета»! На этот раз — постановщиком и исполнительницей главной роли была сама мадриха. Она в который раз остановила нашу притомившуюся колонну и четким строевым шагом подошла к расхристанным бездельникам. Те, логично ожидая легкий нагоняй, сразу вскочили, застегнулись и вытянулись по струнке.
Боже, как преобразилась наша старшая сержанточка! Куда вдруг подевался ее тонкий голосочек? Кто наделил его таким командирским напором и мощью? ... Короче говоря, мадриха орала на родном иврите так, что ее наверняка слышали не только в Иерусалиме, но и бородатые террористы в секторе Газа: не только слышали, но и ссались от ужаса!
Буду справедлив, то же самое происходило со здоровяками-джобниками.
Выплеснув минуток через семь свое праведное негодование, мадриха однако не успокоилась. Она резво потрусила к песчано-каменистой площадке (похоже, та заменяла здесь футбольное поле) и от кривого столбика, прикинувшегося одной из штанг, провела длинную линию носком своего тяжелого ботинка. Затем грациозно отбежала метров на пятьдесят и прочертила еще одну. Теперь площадка выглядела, как поле для игры в регби, и я пожалел, что рядом нет Савелия и его друга — грозного «хукера» Ванечки.
Злая мегера с сержантскими нашивками вернулась, проорала еще что-то (на мой взгляд — совсем неприличное), тыкая пальцем в грудь наиболее откормленным джобникам, и внезапно вся толпа пришла в движение. Каждый схватил по доске, и все лентяи резво побежали к первой линии. Там бывшие бездельники разделились на две команды, а каждая команда — на пары. Пара водружала на плечи по тяжеленной доске (два плеча — одна доска) и стремглав неслась к дальней линии, а затем — обратно. На финише они передавали доски очередникам... и так далее.
Когда веселье было в полном разгаре, Анат наконец-то вспомнила о своих подопечных. Передо мной — о, ветхозаветное чудо! — вновь стояла пай-девочка с застенчиво-ангельской улыбкой пятиклассницы. От начальственного усердия под мышками у нее растекались темные пятна, на лице тоже был пот.
— Йом гибуш, — пояснила она, кивком указав на джобников, — «День развлечений»... Отдых!
࿇࿇࿇
На складе нас встретил примерно такой же лентяй-джобник, по-моему — с эфиопскими корнями. Он походил одновременно и на маленькую обезьянку, и, уж извините, на классика русской литературы Александра Сергеевича Пушкина в молодости. В нашей армии эта теплая блатная должность называлась «каптерщик» и вызывала самые различные эмоции: от затаенной зависти и до нескрываемого презрения.
«Пушкин» нехотя обмеривал взглядом очередного «клиента», удалялся куда-то за огромные полки, почти не глядя набирал поношенное тряпье и небрежно бросал его на прилавок. На этом его миссия оканчивалась, и клиент отходил куда-то в укромный уголок, чтобы на скору руку примерить одежку с чужого плеча.
Армейская форма, хоть и постиранная, была старой, местами залатанной и в целом не особо опрятной. «Подменка» — так называли мы в армии спецодежду для особо грязных работ.
Первым не выдержал Дод (правда тогда я еще не знал его имени). Он вернулся к прилавку, легко раздвинул очередь, швырнул униформу в рожу кладовщика и произнес что-то весьма веское.
Мадрихи с нами не было: она отлучилась на улицу, чтобы понаблюдать, как исполняется ее приказ... «Don’t understand», — попытался отбиться «Пушкин» и скорчил непонимающую и обиженную мину. Тогда экс-сержант нагнулся через прилавок, схватил кладовщика за ремень, легко приподнял и немного подержал в воздухе.
Этот нехи��рый прием подействовал: теперь все было «understand», и дело пошло на лад: Доду была выдана почти что новенькая униформа. Следом схожую приемлемую одежку получил и «старый нацам», а за ним — и остальные подчиненные.
— Well, good boy! — похвалил Дод джобника и одобрительно потрепал по пунцовой от злости щеке. Последний хлопок сильно смахивал на пощечину.
Мы выбрались на свежий воздух из затхлости склада. За это время диспозиция на улице весьма изменилась в лучшую сторону: штабель волшебным образом исчез, все пиломатериалы были перегружены в прицеп, мотор армейского грузовика уже урчал, готовый к старту. Впрочем, нет, две доски все же остались: только теперь джобники были выстроены в «колонну по одному», и каждый поддерживал их руками: слева и справа. Колонна в хорошем темпе бродила по периметру площадки и исполняла боевую залихватскую песню — наверное, времен восстания бар Кохбы против древних римлян. Это здорово напоминало картину маслом «Ильич несет бревно на субботнике в Кремле». Ровно через каждую минуту они обрывали песню и зычно орали что-то несуразное.
Мадриха преспокойно стояла в тенечке и довольно потирала руки. Мы, не мешая ей наслаждаться спектаклем, терпеливо ожидали дальнейших распоряжений. Наконец она крикнула что-то еще: не зло, но, скорее, для острастки, и джобники задвигались еще быстрее.
— Разрешите обратиться? — вежливо спросил невозмутимый Дод. — О чем это они?
— «Мы — ослы!» — охотно перевела Анат. И, аки ветхозаветный Моисей, наконец-то повела нас к месту предстоящей дислокации.
Взгляд Дода, снова преданно-собачий, был влюбленно устремлен на нового командира, ибо последняя ситуация сразу же вознесла мадриху на незримый и недосягаемый пьедестал. Мною же владели смешанные чувства.
«Черт возьми, — размышлял я, наблюдая, как скачет туда-сюда ее иссиня-черный «хвостик», — боевому капитану Эли конечно же повезло со спутницей жизни... Но...»
Твердые каблуки экс-сержанта уверенно топали, и эхо отдавалось во всех закоулках пустой казармы. Он придирчиво выбирал себе местечко получше. Наконец он рывком распахнул дверь какой-то комнатушки, удовлетворенно хмыкнул и забросил свои вещички на голую кровать. Затем произошло удивительное: он вернулся в коридор, поднял мой рюкзак и указал глазами на вход.
— Начальство должно жить отдельно, — безапелляционно заявил мой будущий сосед. И я безропотно пошел следом.
Комната была маленькой, пустой и, что радовало, прохладной. Две походные кровати с тощими матрасами не первой свежести, две прикроватные тумбочки, стол, два стула и шкаф. Но мы повидали многое, и посему были неприхотливыми вояками. Наконец-то можно было присесть, распаковаться и переодеться.
Мощный торс, руки и ноги Дода были сплошь покрыты шрамами, ожогами и следами ранений. Я указал на самую свежую отметину и вопросительно поднял брови. Тот только усмехнулся:
— Самое позорное ранение! В прошлом месяце: бордель, латинос. Маленькая горячая стерва! ... Ох, но какое чудо!
Я стащил пропотевшую одежду и примерил форму. Что интересно, она сидела практически как влитая. Еще раз мысленно поблагодарив Дода за заботу, я наконец-то протянул ему правую ладонь. Он аккуратно дотронулся до пальцев, стараясь не сжимать их сильно, дабы не сломать руку.
— Серж. Бывший гвардии сержант. Бывший полковник, — кратко представился я.
— Дэвид, на местном — Давид. Если проще — Дод. Экс-сержант сухопутных сил. Монтгомери; Алабама, США. Война в Афганистане, гражданская война в Сальвадоре, гражданская война в сраном Никарагуа, война в Гренаде, гражданская война в трижды сраной Сомали, война в Панаме, война в сраном Персидском заливе, война в Югославии, — отчеканил он. — Ныне инструктор в частной военной организации.
Его послужной список оказался куда как больше моего. В ответ мне оставалось только загадочно промолчать. Намек был понят.
— Извините, что не распознал в вас командира. Никогда бы не подумал... Наверное какая-то деликатная служба, ... intelligence? — аккуратно вкатил он пробный шар.
Я мотнул головой так, что абсолютно не было понятно — служил ли я в разведке или иной спецслужбе.
— Well, tovarisch, сразу не сообразишь! — обрадовался он. — Вас, ЦРУшников, не определить, даже если from Russia.
«Откуда у него такая информация?» — напрягся я. Но потом припомнил, что в автобусе Дод сидел сразу за мной, и его огромные коленки то и дело упирались в мой зад через спинку мягкого кресла. И он, в силу специфики прежней службы, конечно же должен понимать русский.
— Бывало ешь-пьешь с человеком за одним столом, мотаешься по командировкам и даже имеешь одну потную грязную сучку на двоих, но ничего подозрительного не замечаешь, — сержант осторожно хохотнул над собственной шуткой. И на этом прекратил дальнейшие расспросы.
Я наконец-то добрался до дна рюкзака и достал свои берцы. Как-никак, «старый нацам» тоже считался опытным солдатом, поэтому моя обувка была разношенной, удобной и идеально начищенной. Когда я, сменив носки на свежие, нацепил высокие ботинки, туго зашнуровал их и пару раз прошелся по комнатушке, то сразу почувствовал, как возросло уважение Дода. Зеркала в помещении не было (что ж мы — бабы?!), поэтому вояки встали друг против друга, придирчиво осмотрели чужую экипировку и совместно ликвидировали последние огрехи.
Настала очередь постелей. Вы, наверное, будете удивлены, но никакого армейского белья и подушек нам не полагалось. Их обязательно следовало захватить из дома. Идеально заправив свои лежбища, мы надули две почти что однотипные резиновые подушки всей мощью своих прокуренных легких, и надели на них наволочки. И занялись раскладыванием остальных вещичек.
Здесь в комнату осторожно постучали. «Come in!» — рявкнул Дод. Дверь приоткрылась, и на пороге возникла мадриха, сопровождаемая молоденьким солдатом в кипе. Завидя таких бравых здоровых парней, она восторженно ойкнула и тут же похвалила: «тов!» И передала нам две походные фляжки. «Вода быть всегда, — предупредила Анат, — проверка часто».
Затем мадриха бережно возложила нам на ладони что-то васильково-голубое. Это были эмблемы «Сар-Эль».
࿇࿇࿇
Нацепив первые «знаки отличия» на положенные места, мы словно преобразились. И, хотя сейчас мы считались нон-комбатантами, каждый из нас мысленно вернулся в годы призывной молодости.
Гордый Дод, расправив и без того широкие плечи, сразу отправился в казарму «для проверки личного состава»: он жаждал деятельности, и я хорошо слышал его рычащий голос то там, то здесь. Через полчаса он, абсолютно довольный обходом, вернулся обратно, по пути успев о чем-то договориться с мадрихой. Вырвал из большого полевого блокнота аккуратный листик, достал жирнючий маркер и крупно написал на английском: «Внештатное управление. Канцелярия», — и, чуть ниже: «Со всеми проблемами обращаться сюда». Выплюнул жвачку, ляпнул ее на дверь и прицепил это грозное объявление с внешней стороны. И растянулся на постели в ожидании обеда.
Я встал, взял маркер и пририсовал внизу подмигивающий «смайлик» — так, на всякий случай.
Первые два дня прошли в неразберихе и решении штатно-бытовых проблем. Затем, во многом благодаря неутомимости Анат, жестким организаторским способностям Дода и моей относительной мягкости и терпимости, дела пошли на лад.
Теперь было так. Ранним-ранним утром в казарму пулей влетала наша «вожатая» (я наконец-то разузнал истинное значение этого слова) и тут же ныряла в импровизированную канцелярию. Мы вдвоем уже поджидали высокое начальство — свеженькие, выбритые, умытые и заправленные. Далее «заботливая мама» — я напомню, что Анат была почти в три раза моложе нас с Дэвидом и уж точно — в три раза меньше! — терпеливо выслушивала полусерьезный-полушутливый доклад о происшествиях, проблемах и прочих ЧП (на самом деле, самым большим ЧП был, похоже, ремонт выключателя или крана), и мы отправлялись на утренний обход. Ни то, ни другое, естественно, не требовалось по программе, однако нам с Додом хотелось показать «этим гражданским» настоящую армию — чтоб штафиркам было чем похвастаться перед детьми, а то и внуками!
Сей представительный триумвират словно бы играл в «злых и добрых полицейских», еще точнее — сержантов; кем, впрочем, мы и были на самом деле. Наши роли были идеально расписаны, но случилось это весьма спонтанно, как и бывает в любой армии мира. При этом, прошу учесть, нашими подопечными были не бестолковые солдатики, а вполне добропорядочные подданные разных стран мира, возрастом от двадцати и до шестидесяти с гаком... Ну хорошо, уговорили: сейчас я немного отвлекусь и расскажу вам поподробнее.
На самом деле, на свете имеются три типа сержантов.
Первый, самый примитивный, — злобный, злопамятный, воинственный и тупой самодур-карьерист (отличный пример — сам Дод, или, допустим, «сержант Сгинь-Сдохни» из известной повести на тему космических войн). Положительные моменты: вверенное ему подразделение отлично объединяется против такой страшной напасти, плюс, находится в более-менее боеспособном состоянии, да и дисциплина не хромает. Нет только ответственности и инициативы.
(Мале��ькая ремарочка: именно так я и думал о Доде, пока не узнал его поближе. Но об этом — позже.)
Номер два — умелый манипулятор. Самый непредсказуемый и потому опасный тип. Внешне спокоен, расслаблен, не торопит и не подгоняет. Никогда не повышает голос. Фальшиво участлив, при этом любит влезть в душу, а потом использовать выведанную информацию. «Работает», в основном, на чужих эмоциях, коими и подпитывается. Обожает конфликты чужих интересов, то есть предпочитает исподтишка сталкивать лбами как командование, так и подчиненных. И умело использует противоречия в личных целях. Большой плюс: подразделение всегда накормлено, одето-обуто, отлично экипировано; огромный минус: в коллективе царит обстановка неопределенности, и ты никогда не знаешь, чего ожидать в следующие полчаса.
(Здесь я самокритично хотел было указать пальцем на вашего покорного слугу, но быстро передумал.)
Третий персонаж — «человечный профессионал». Огромное достоинство — не давит на подчиненных, но искренне старается научить их хоть каким-то азам военной профессии и периодически прикрывает чужие «залеты» от вышестоящего руководства. Основной недостаток: ему тут же садятся на шею! Дисциплина в таком подразделении хромает.
... Ну что, уразумели? Ладно, все это пустые разговоры! А сейчас я продемонстрирую, как это выглядело на практике.
Итак, в «канцелярии» появляется Анна, нервная и впечатлительная немка из Дюссельдорфа, инженер-конструктор по специальности. Она проектирует огромные ветряки — «зеленые» энергетические установки. В «Сар-Эль» ее пригнала извечная немецкая вина перед всем народом Израиля. Анна активный член какой-то очередной партии «зеленых», но, поскольку все «леваки» поголовно являются горячими поклонниками «угнетенных палестинцев», считается в ней полнейшим изгоем.
По неизвестной причине у немки исчез флакончик с жидкостью от загара (замечу, при таком нещадном солнце, да еще в пустыне — вещь жизненно необходимая, как и непременная фляга с водой), и она хочет новый. Мадриха некстати смылась на доклад в штаб, и первый, на кого она натыкается, — это Большой Дод. Он сдержанно рычит на немку:
— Какой еще флакон? Бери пример с меня, — тут он демонстрирует свою кирпично-красную рожу, — вернешься с обалденным загаром! А со смуглой кожей все мужчины будут твоими! Особенно гастарбайтеры! Ты же любишь потных небритых гастарбайтеров, я не ошибся?
Белокожая немка, нежное лицо которой за пять утренних часов успело покрыться ожогами, чуть не плачет.
Найн. Она любит только мужа.
Тут, привлеченный шумом, в «канцелярию» захожу я. И поначалу проявляю неподдельные заботу и участие.
— Дорогая, не расстраивайся! Что-то? «Потеряла»? Нихт ферштейн, либэ Анхен: как можно потерять флакон в комнате размером два на четыре метра? Украли? Нет? Я так и думал! Значит где-то позабыла. Давай-давай, вспоминай.
Обескураженная Анхен тщетно силится припомнить, где просрала свой крем. Я же вкрадчиво продолжаю:
— А представь, Анна, что каждый солдат потеряет персональное средство защиты от солнца и потребует новое. Что тогда случится? Армия обороны Израиля просто разорится! Да-да, именно «о-бо-ро-ны», — ибо ЦАХАЛь защищает эту чудесную страну от террористов и, между прочим, тем самым не допускает их в твою родную Германию. А если она разорится, то не сможет уберечь ни женщин, ни стариков, ни детей. Анхен, ты хочешь, чтобы все их убили вонючие бородатые террористы? Все шесть миллионов евреев?
Найн. Она не хочет. Она любит евреев.
— Более того, — накручиваю я дальше, — наша доблестная гражданская, хоть и добровольческая, служба защищает не только отдельные страны, но всю западную цивилизацию, согласна?
Анхен согласно кивает, уже сквозь слезы. Ей искренне жалко: флакончик, конечно же себя, цивилизацию в целом, но еще больше — слабых мира сего. И я прекрасно ее понимаю.
— Майне либэ, ты в самом деле желаешь, чтобы чья-то расхлябанность способствовала появлению убийц на улицах Дюссельдорфа, а также Мюнхена и Берлина? Тебе не жалко женщин и детей?
Конечно же жалко. И Анна трясет несчастной белокурой головой.
— Ровно столько же евреев, целых шесть миллионов, — продолжаю я неспешную политинформацию, — уничтожены во время Шоа. Ты слыхала что-нибудь о Холокосте, Анна? Об «окончательном решении еврейского вопроса»? ... Йа?
Я попал прямиком в цель. По облезающей красной коже ручьем текут слезы. Теперь немке жалко и всех евреев мира, а также жутко стыдно за ошибки, которые совершили ее отдаленные предки.
— А если вдруг не слышала, то, когда вернешься «нах хауз», съезди в Освенцим или Майданек. Поверь, это недалеко!
На горестный немецкий плач прибегает Анат. Она участливо утешает страдалицу, стремглав несется обратно к себе и — добрая еврейская девочка! — протягивает Анне новый флакончик. А заодно и свою баночку с бальзамом от ожогов. У сержантки восточная смуглая кожа, и ожоги ей не грозят.
Я протестующе поднимаю руку вверх.
— Разрешите?
Тут я лезу в канцелярский шкаф... и достаю тот самый копеечный флакон. Анхен еще раз плачет — теперь от радости, нежданно нагрянувшего катарсиса, и тянет к спасителю благодарные руки. Но я не спешу отдавать находку, ибо здесь важен воспитательный момент.
— Майне либэ, а не хочешь поинтересоваться, как отыскалась твоя пропажа, а? Давай объясню. Ты утром опоздала в строй, так? И все двадцать шесть человек ждали тебя одну! Между прочим, мы направлялись на весьма важное мероприятие — утренний прием пищи. А без пищи не может прожить ни один человек, включая и нон-комбатантов, и бойцов. Пока что я прав?
Анна согласно кивает. До нее что-то начинает доходить. Правда, с преогромным трудом.
— Задерживая подразделение, ты нарушаешь общий график приема пищи. Следом за нами завтракают «кравим», боевая рота, еврейские мальчики восемнадцати—двадцати лет. Ну и как, по-твоему, будут воевать голодные дети?
— Они сдадутся, — трагически подливает масла в огонь Дод. — ... Нет, отставить! ЦАХАЛь никогда не сдается! Они все погибнут! И каждого будут оплакивать бабушки и дедушки, чудом пережившие Холокост, а также мамы и папы, братья, сестры и любимые...
— Таким образом, любое опоздание подрывает боеспособность армии. Анна, ты взрослая женщина, поэтому могу выдать важную военную тайну: если боевое подразделение будет принимать пищу в спешке, то калорийный боевой паек не усвоится, а бойцы получат сильное пищевое расстройство и...
— Обосрутся! — радостно рявкает Большой Дод, да так, что с впечатлительной Анхен едва ли не приключается вышеупомянутое. — И линия фронта окажется прорвана на нашем участке! За нарушение боеготовности под трибунал отдадут тебя, уважаемую мадриху и командира части!
Анна не видит, что «уважаемая мадриха» двумя руками зажимает рот, чтобы ненароком не заржать.
— Итак, — гну я дальше, — ты опоздала в строй потому что задержалась возле умывальника, где наводила красоту. И заключительным этапом было использование вот этой чудо-жидкости, произведенной замечательной израильской косметической фирмой. Ты торопилась, швырнула флакончик на полочку и побежала на построение. А Большой Дод, этот опытный и ответственный сержант, проверяя порядок (чтобы не подвести нашу уважаемую мадриху), конечно же не мог удержаться и не убрать его из неположенного места. Потому что беспорядок — еще один враг боеготовности. И скажи спасибо, что Дод не выкинул его за ненужностью!
— Данке, — благодарно выдавливает Анна.
— Видишь, к каким катастрофическим последствиям может привести потеря маленького флакончика?
Яволь. Она все поняла.
— И, — заканчиваю я эту длинную логическую цепочку, — поскольку никто больше сегодня ничего не терял, держи его. Ауфвидерзеен! Марширен — марш!
Армейские истории можно слушать бесконечно. Короче, держите еще одну.
Мы с Додом отдыхаем. У нас официальный послеобеденный «шнац», то бишь «лишон ахрей цаhaраим», — сладкий и крепкий сон. Тут в «канцелярии» раздается деликатный стук.
— Да! — орет разбуженный, а посему злой Дод.
Дверь неслышно открывается, и к нам проникает слегка прихрамывающий Джоэл. Он — житель штата Орегон; ему сорок пять. Профессия — риэлтер, настоящая акула бизнеса; поговаривают, что чуть ли миллионер. Каким чертом его занесло в «Сар-Эль», сказать трудно. Возможно, риэлтера гнетет подспудное чувство вины из-за недостатка маскулинности: щуплый лысоватый Джоэл не служил в армии. Вчера он натер ногу, и на ней образовался волдырь. Ему требуется экстренная медицинская помощь. В его руке — сразу три страховки и три толстенных договора с медицинскими компаниями.
Дод садится на постели и озадаченно чешет бритый обгоревший затылок. Он из южного штата и терпеть не может жителей западного побережья США. После минутного почесывания — отрывает лоскутик облезающей кожи, внимательно рассматривает его. И засовывает в рот.
— Джоэл, — орет он еще сильнее, — ты не гей? Или может мама в детстве поменяла тебе пол? Признавайся!
Дверь открыта, и вопли разносятся по всей казарме. Джоэл жутко краснеет и тушуется.
Нет, он не гей. Это все «возмутительные слухи и инсинуации». Но у него «серьезная медицинская проблема, подпадающая под страховой случай и требующая сложного оперативного вмешательства».
Не поворачиваясь к нам спиной, Джоэл прикрывает дверь поплотнее. Он так напряжен, что не видит, как она распахивается вновь.
— А-а, — радостно орет Дод, — извини, бро! А я думал, что из этих, «весельчаков», или целая трансуха! А ты, оказывается, мужик! Ошибочка вышла!
Теперь риэлтер краснеет с ног до головы. И робко выставляет вперед ступню в пластиковом шлепанце. На женском мизинчике еле-еле виднеется маленький водяной волдырик.
— А если мужик, — ревет Большой Дод, — то ты меня поймешь! Слушай, солдат, я потерял четырех человек на высоте «двести восемнадцать» в Индокитае. Проклятые вьетконговцы палили со всех сторон, и моему лучшему другу напрочь оторвало ступню... Да-да, именно эту!
Джоэл слегка убирает правую ногу обратно. Байки про Вьетнам — полное вранье, ибо Дод — мой ровесник, и ни в каком Вьетнаме он не воевал: увы, не успел, о чем сильно сожалеет! Однако сержант отлично знает, что маменькин сынок Джоэл — большой любитель фильмов «Взвод» и «Апокалипсис сегодня», и посему его байки отлично действуют на риэлтерскую психику!
— Кровавые ошметки разлетелись в разные стороны! Я перетянул культю жгутом, вколол ему обезболивающее — да-да, прямо сквозь грязные штаны! — и забинтовал. И он, опираясь о мое плечо, встал, взял в руки автоматическую винтовку... и снова ринулся в атаку! Когда вьетконговцы увидели, что на них бежит настоящий американский герой, они в панике побросали укрепленные позиции, и засранцев тут же выжгла напалмом наша авиация! А запах барбекю держался над их говняной деревней неделю! Понял, бро?
Конечно понял. «Бро» заметно полегчало, и он уже не чувствует себя таким больным. Но тут в дело участливо вступаю я.
— Присаживайся, Джоэл. Ну что ты стоишь! Давай я аккуратно положу больную ногу вот сюда... ага, осторожнее! — прямо на стул. А теперь снимай обувь.
Я залезаю в ящик стола, достаю оттуда склянку с йодом, бинт и мою руки обеззараживающим раствором. Джоэл опять настораживается. Обрабатываю антисептиком палец и аккуратно начинаю медосмотр.
— Знаешь, дружище, — констатирую я спустя три минуты гробового молчания, — у тебя действительно травма. Но не из серьезных. Однажды, еще в СССР, во время операции в горах (извини, не буду уточнять место), я уже справлялся с подобной мелкой проблемой — она возникла у моего напарника. Я взял штык-нож, облил его водкой... Кстати, ты пил русскую водку?
Нет. Он пьет только «Кровавую Мэри»: не больше двух стопок за вечер. Да и то раз в месяц.
— И следом налил целый стакан, чтобы мой друг выпил его залпом... Ага, потом аккуратно проколол... нет-нет, не бойся, я только нажал... острием пузырик, потом выдавил гной и вырезал больную кожу вокруг. А потом взял горящую ветку из костра и прижег рану. Последнее необходимо, ибо главное — не занести инфекцию в твою кровавую рану. Иначе разовьется гангрена, а она необратима. И тогда тебе отрежут ногу! Кстати, страховка здесь не поможет.
Джоэл пугливо вздрагивает.
— Но уже вечером мой друг плясал лезгинку. Ты умеешь танцевать русскую лезгинку, Джоэл?
Нет. Он любит старомодное ча-ча-ча.
— Ну хорошо! Дод, my dear, где твой десантный нож? С утра он, по-моему, валялся на столе... Зажигалка у меня найдется.
В этот момент Джоэл внезапно сбрасывает мою руку, вскакивает и пытается дать деру!
Нет-нет, все в порядке! У него уже все прошло.
До смерти испуганный Джоэл не видит, что сзади давно уже стоит мадриха, свидетельница почти всего разговора, и держит наготове аж три маленьких полосочки специального антимозольного пластыря. Мнимый больной хватает пластырь, торопливо благодарит сержантку и спешит покинуть эту страшную комнату. Дверь громко хлопает.
Мы беззвучно трясемся от смеха. Тут дверь распахивается, и на пороге вновь появляется приободрившийся риэлтер.
«Я не гомосексуалист, — гордо заявляет он, — у меня жена и двое детей!»
— Научись сначала мыть ноги, папа! — добродушно советует Большой Дод. И мгновенно засыпает.
Но сдружились мы не сразу. Нам нужно было присмотреться и оценить друг друга в «боевых условиях». Случай, к сожалению, подвернулся весьма быстро.
На третий день часть нашего подразделения была направлена на легкие, но монотонные работы. Доблестным экс-сержантам и еще паре-тройке человек предстояло перебирать бесконечные армейские аптечки, отбраковывая медикаменты, у которых заканчивался срок годности. На складе они хранилась в тяжеленных армейских ящиках, установленных штабелями.
Вначале мы путались в непривычных обозначениях и упаковках, но, с умелой помощью мадрихи, дело значительно ускорилось. Мы с Додом лезли вверх по угрожающе шатающимся штабелям, снимали ящики и перли их на середину склада (хорошо, что в нем было более-менее прохладно). Затем вскрывали и высыпали содержимое. Далее в игру вступали наши подчиненные: они сортировали лекарства, нещадно выбраковывая те, чей срок вызывал подозрение. Негодные летели в мусорку (их учитывали отдельно), хорошие — в раздельные контейнеры, которые Дод и я сразу же волокли в сторонку. У входа, ближе к солнышку, трудились три унылых джобника (судя по субтильному виду — какие-нибудь фармацевты или провизоры, нежданно-негаданно призванные на службу) — они еще раз перепроверяли лекарства и споро формировали новые аптечки.
«На низах» работа двигалась, по выражению Анат, «чик-чак», то есть споро, особо не напрягаясь; больше всего уставали мы вдвоем, ибо нам приходилось скакать и балансировать где-то на верхотуре, да постоянно таскать тяжести.
«Балтам», то есть, иносказательно выражаясь армейским языком, «непредвиденное обстоятельство», возникло, как и всегда, на ровном месте. Дод согнулся, схватился за ручку очередного контейнера, а я... я слегка замешкался, так как захотел пить и жадно приложился к фляге. В это время колонна ящиков над головой напарника угрожающе закачалась, и верхний полетел прямо на Дода. Я поперхнулся, но не растерялся: отбросил фляжку, прыгнул и сбил его с ног.
Ящик рухнул рядышком — аккурат на то место, где только что находился экс-сержант.
Прыжок составил бы честь лучшему нападающему в американском футболе, но дальше мне не повезло: наши тела (в общей совокупности — больше двух центнеров) пролетели где-то метра два, потом Дод привычно сгруппировался, а я приземлился сверху — и тут же отскочил в сторону, ударившись о груду его напряженных мышц! Я подпрыгнул, как на хорошем батуте, долбанулся головой об угол соседнего ящика и затих.
Грохот был изрядный. Из-за штабеля прибежали наши встревоженные подчиненные: та самая британская бабушка, приземистый парень-латинос и девчонка из Бельгии. Джобники же не отреагировали вовсе: мол, в армии они и не такое видали.
Дод не пострадал, хотя мои сто килограммов выбили из него весь воздух. Ощупав сам себя, я понял, что отделался небольшой ссадиной.
— Интересно, возместила бы страховка Джоэла мою безвременную кончину? — невозмутимо выдавил сержант, когда отдышался. Поднял глаза и заинтересованно смерил взглядом высоту. И энергично потряс головой.
Дод встал, протянул крепкую руку и поднял меня на ноги. Разыскал фляжку, вылил на мой лоб остатки противной теплой водички. Затем дал попить из своей. Умело задрал мне веки и всмотрелся в слегка очумевшие от удара глаза.
— Сотрясения нет, — профессионально заверил он. — А за ранения и шрамы бабы любят еще больше, шеф.
«Шеф» не спорил.
— Только мадрихе — ни словечка! — предупредил я и строго взглянул на наше боевое подразделение. Нам требовалась основательная передышка, и мы с Додом тихо-мирно уселись перебирать лекарства.
Никаких иных благодарностей я не услышал и не дождался. Зато почувствовал, что мы наконец-то подружились и стали доверять друг другу.
࿇࿇࿇
Подлые подчиненные конечно же донесли о происшествии мадрихе; мое подозрение пало на латинос с характерной испано-еврейской фамилией Гусман — его однофамильцем был известный «председатель Гонсало» — южноамериканский главарь маоистской террористической организации «Светлый путь», отбывавший пожизненное заключение на военно-морской базе близ Лимы. Во-всяком случае, повстречав перед обедом, Анат придержала меня за рукав, неожиданно коснулась двумя пальцами своих полных губ — это означало благодарный поцелуй! — и погладила ими неглубокую ссадину (я тщетно пытался замаскировать ее головным убором). В ответ я приложил указательный палец ко рту и сделал страшные глаза, призывая хранить происшествие в тайне. На это все и закончилось.
В соседнем подразделении (они заселились на неделю раньше нас и жили в противоположном крыле казармы), дела с дисциплиной были не такими радужными. Им руководила добрячка Голда (мы сразу прозвали ее «Золотце», от слова «gold») — круглопопенькая ашкенази лет двадцати пяти. «Голдочка то, Голдочка сё», — то и дело доносилось до нас. «А у нас не работает кран!»... «Можно позвонить домой?»... «Почему не уходит вода из умывальника?»
Выражаясь на иврите, в подразделении царил легкий «балаган», то есть бардак.
Дод ходил, прислушивался и только цыкал сквозь зубы. Потом сержантская натура не выдержала, и его ноги сами по себе направились к соседям. Я следовал по пятам в качестве бесполезной моральной поддержки, ибо он, как вы уже поняли, в одиночку мог сожрать кого угодно, причем вместе с тапочками.
Первым делом он извлек из кармана замечательный швейцарский нож с роскошным набором инструментов. Перекрыл воду на магистрали, умело поддел и извлек заглушку на кране, а затем ввинтил на место некстати открутившийся и выпавший болтик. И защелкнул заглушку обратно. Повернул кран туда-сюда: тугая струйка возникла и исчезла, возникла и исчезла.
Косорукие нон-комбатанты из соседнего подразделения стояли, разинув рты, и наблюдали за священнодействием.
— Вопросы? — строго поинтересовался он. Вопросов не было. Тогда Дод неожиданно вручил любимый нож длинноволосому конопатому блондину (именно он громче всех возмущался поломкой крана) и попросил: «Повтори!»
Любая просьба в устах Большого Дода однозначно походила на приказ, поэтому бедолаге пришлось разобрать и вновь собрать злополучный кран. Дод отобрал нож, демонстративно вытер его чужую униформу и лишь бросил:
— Домой вернешься — похвастаешься маме!
Четко развернулся на сто восемьдесят градусов и, увесисто ступая, двинулся к месту следующего непорядка.
В женском умывальнике стояла и не убывала мутная вода с хлопьями мыла.
— Ведро! Быстро! — гавкнул Дод на стайку наших соседок.
Ведро было доставлено через секунду. Сержант присел на корточки, подставил его под умывальник, так же умело разобрал пластмассовые сочленения (оттуда сразу хлынула противная жирная жижа), покопался внутри толстыми пальцами... и брезгливо вытянул увесистый пук женских волос. Опустил его в ведро, поболтал туда-сюда, достал, и, как заправский криминалист, пригляделся.
Волосы были разноцветными: черными, белыми, рыжими, а посему становилось ясно, что над проблемой успешно поработало вся «лучшая половина» подразделения.
Дод перевел тяжелый взгляд на чужие шевелюры, о чем-то поразмыслил. Потом со всей силы шмякнул пук о пол, быстренько свинтил стояк обратно, хорошенько вымыл руки (бесцеремонно использовав чей-то дорогой шампунь, позабытый на полочке), вытер их раболепно поднесенным полотенчиком с витиеватой вышивкой. И пнул ведро ногой. Грязная вода полилась на кафель.
— Всё убрать! — скомандовал Дод. — Время уже пошло, йа’алла!
Американец делал успехи в изучении иврита и последним словечком выражал свое явное недовольство.
И проштрафившиеся девки разом кинулись за швабрами-тряпками.
࿇࿇࿇
После ужина наблюдательный «старый нацам» заметил в укромном уголке нашу Анат и довольную Голдочку; последняя держала подругу за ручку и чем-то оживленно делилась.
Еще через час, во время первых коллективных посиделок, мы с Додом внезапно получили от мадрихи неожиданную награду за наши сегодняшние «подвиги» — упаковку ледяной «колы». Но, скромно оставив по баночке, мигом раздали ее всем присутствующим.
«Посиделки» проходили в большом зале; мы знакомились. Каждый рассказывал о себе и своей стране; я же сидел в укромном уголочке — прямо на полу, подальше от шумного сборища, и держал на ссадине мокрый платок, чтобы предотвратить появление шишки. Анальгин не помог, и башка у меня болела.
Как и бывает в подобных случаях, когда собирается межнациональная и разновозрастная компания, объединенная каким-то общим полезным делом, посиделки быстро переросли в импровизированный концерт и прочие невинные развлечения. Подозрительный Гусман умело исполнил на свирели Пана знаменитую «Эль кондор паса», Анхен пыталась научить нас каким-то малоприличным швабским песенкам, и даже Дод не удержался и зычным голосом проорал соло препохабнейшую армейскую песню про «иху мать», которая, вполне ожидаемо, была «большая ...!» Восхищенные слушатели тут же заставили повторить ее «на бис».
Закончилось все... вечерним футболом на улице! Женщины (они были в большинстве) сражались против сильного пола. Тренированная и спортивная Анат, метеором носившаяся по чужой штрафной, заложила нам три подлейших мяча; ворота, вследствие сегодняшнего «ранения» и тотальной бесполезности в любых спортивных соревнованиях, оборонял «старый нацам».
Злосчастная длинноногая Анхен умудрилась сделать шикарную подножку Доду, прорывающемуся, как танк «Меркава», по правому краю, и тот рухнул, уткнувшись носом в красную библейскую землю, из которой был сотворен Адам (кстати, на иврите слова «Адам», т.е. «человек», «земля» и «красный» являются однокоренными). Впрочем, сержант отомстил: он улучил момент, когда обидчица повернулась к нему спиной, сложился вдвое и засунул голову меж ее ног, затем распрямился и снова ринулся в атаку. Только теперь на его мощных плечах, как на скакуне, восседала вопящая от смеха и ужаса немка! Как вы помните, голова Дода была выбрита наголо, схватиться наезднице было не за что, и посему Анна, сплетя тощие ручки в «замок», крепко обвила ими красную бычью шею. Полузадушенный «бык» мычал разные непристойности, но вырваться из цепких объятий, увы, не мог.
«Пенальти! Пенальти» — мигом злорадно заорала на разных языках бабская команда. И нам пришлось подчиниться. Я пригнулся, расставил руки, тщетно изображая «человека-скалу»: моего любимого вратаря из мюнхенской «Баварии», Оливера Кана. Напротив, прицеливаясь, встала разгоряченная и раскрасневшаяся мадриха.
Удар! Я неловко прыгнул в один угол и мешком свалился у штанги. Мячик же, издевательски неторопливо, вкатился в другой угол. «Четыре — ноль!» — мстительно завизжала Анхен.
Дод презрительно плюнул: то ли на подлые ворота, то ли на горе-вратаря, поднял мяч и устало поплелся в который раз ставить его на центр поля.
Но больше всего в тот незабываемый вечер нас поразил расхрабрившийся Джоэл. Ибо все его неуклюжие удары по воротам противниц (в них болталась такая же бесполезная, как и я, бабушка) были неизменно пробиты правой больной ногой!
© Rami Rosenfeld, 2022. CC BY-NC-ND 4.0.