💾 Archived View for levochki.sysrq.in › article › counterplanning-from-the-kitchen.gmi captured on 2022-06-03 at 23:03:21. Gemini links have been rewritten to link to archived content
⬅️ Previous capture (2021-11-30)
-=-=-=-=-=-=-
Николь Кокс и Сильвия Федеричи
Интернациональное движение Wages for Housework возникло в Англии в 1972 году. На третьей конференции Национального Женского Освобождения в Манчестере Сельма Джеймс выдвинула шесть требований, одним из которых было требование оплаты труда домохозяек. В 1974 году движение распространилось в города Италии, где его подхватила марксистско-феминистская организация Lotta Feminista. Создательницей этой группы (вместе с Мариарозой Далла Костой) была Сильвия Федеричи, одна из авторок этого текста.
Эта статья и её ключевая идея о необходимости заставить капитал заплатить за неоплачиваемый труд женщин возникли в политическом воображении феминисток чуть меньше пятидесяти лет назад. Они остаются удивительно актуальными сегодня, несмотря на то, что лозунг за оплату домашнего труда всё реже звучит на демонстрациях. Количество женщин, самостоятельно выбирающих или оказывающихся втянутыми в сферу оплачиваемого труда и зарплатных отношений, становится всё большим. Но количество домашнего труда и труда по воспроизводству не меняется. Даже отчётливее чем пятьдесят лет назад борьба против домашнего труда кажется лежащей в плоскости гендерных отношений — и это безусловно так. Но это лишь часть истории. Домашний труд, как труд, создающий «особенный товар» — рабочую силу, нужен циклу капиталистических отношений не меньше, чем патриархату. Включение женщин в классовую борьбу из их кухонь и спален не просто обещает новый горизонт для феминистской борьбы; оно обещает новый горизонт классовой борьбы, где отношение между беззарплатными пролетариями и капиталистической системой не скрыто, а вынесено на поверхность и подвергнуто тщательному анализу. Как никогда сегодня становится очевидно, что вторая, оплачиваемая, работа не освободила нас от первой, «беззарплатной», и что даже равное разделение домашних обязанностей не решает проблемы эксплуатации нашего бесплатного труда капиталом.
Ридинг-группа по левому феминизму левочки предлагает читателям эту важную статью. Вне зависимости от того как вы относитесь к требованию оплаты домашнего труда — как к программному требованию или как к теоретической позиции, высвечивающей трудовые отношения, лежащие вне отношений зарплатных — этот текст приглашает нас посмотреть на труд (как дома, так и вне дома; как оплачиваемый, так и нет) под другим углом, и понять, что они лежат в одной и той же плоскости — в зоне контроля и эксплуатации капитала.
* * *
Изначально эта статья была написана в ответ на статью Кэрол Лопейт «Women & Pay for Housework» («Женщины и оплата домашнего труда»), опубликованную в журнале Liberation[1]. Редакция журнала отклонила наш ответ. Мы публикуем его, потому что в своей статье Лопейт очень откровенно и упрощённо излагает не только основные допущения левого движения, но и его конкретное отношение к международному феминистскому движению в настоящий момент. Хотим добавить, что публикацией этих двух статей в данной брошюре мы не открываем бесплодную дискуссию с левыми, а завершаем её.
«Благодаря Марксу стало очевидно, что капитал управляет и развивается через заработную плату. Это означает, что основой капиталистического общества является наемный рабочий и его прямая эксплуатация. Но участники организаций рабочего движения не отдавали себе отчета в том, что именно через заработную плату осуществляется эксплуатация беззарплатных работниц и работников. Эксплуатация, скрытая отсутствием заработной платы за труд, оказалась даже более эффективной. Женский же труд в особенности кажется лишь личным обслуживанием за пределами капитала»[2].
Конечно, совершенно не случайно, что за последние несколько месяцев несколько левых журналов опубликовали нападки на движение Wages for Housework [«Зарплата за домашний труд» — низовое женское движение, направленное на признание и оплату всех типов работы по уходу, дома и вне дома — прим. пер.]. Каждый раз, когда женское движение занимает автономное положение, левые начинают чувствовать угрозу. Даже более того: левые понимают, что подобная позиция женского движения имеет определенные последствия, выходящие за рамки «женского вопроса», и идет вразрез с их прошлой и настоящей политикой — как в отношении женщин, так и в отношении остального рабочего класса. В самом деле, нетерпимость, которую левые традиционно проявляют в отношении борьбы за права женщин, является прямым следствием их слабого понимания того, как капитал управляет обществом, и направления, в котором должна идти — и на самом деле уже идет — классовая борьба, направленная на разрушение господства капитала.
Под знаменем «классовой борьбы» и «единых интересов рабочего класса» левые обычно номинируют определенные группы на роль революционных акторов и обрекают остальных на вспомогательную роль в борьбе этих авангардных групп. Таким образом, в своих организационных и стратегических задачах левые воспроизводят те же классовые разделения, которые характерны для капиталистического разделения труда.
В связи с этим, несмотря на разнообразие своих тактических позиций, левые стратегически едины: когда дело доходит до выбора революционных субъектов, сталинисты, троцкисты, анархо-либертарианцы, старые и новые левые, все объединяются во имя общего дела вокруг одних и тех же предположений и аргументов.
Поскольку заработная плата, по мнению левых, это грань, разделяющая работу и неработу, производство и паразитизм, потенциальную силу и абсолютное бессилие, то огромное количество неоплачиваемой работы, которую женщины выполняют на капитал дома, полностью ускользает от их анализа и процесса разработки стратегии. Так, вся левая традиция от Ленина и Грамши до Бенстон и Митчелл согласна с «маргинальностью» домашнего труда по отношению к воспроизводству капитала и, следовательно, с маргинальностью домохозяйки в революционной борьбе. По мнению левых, не капитал является корнем проблем домохозяек, а его отсутствие. Им кажется, наша проблема в том, что капиталу не удалось проникнуть в наши спальни, кухни и обустроить их, и у этой проблемы есть двоякие последствия: а) мы предположительно находимся на феодальной или, по крайней мере, докапиталистической стадии; б) все, что мы делаем на этих кухнях и в спальнях, в лучшем случае не имеет отношения к реальным социальным изменениям. Очевидно, что если кухни находятся вне капиталистических отношений, наша борьба за их уничтожение никогда не приведет к падению капитала.
Левые, будучи всегда уверенными в иррациональности, некомпетентном управлении и бесплановости капитала, никогда не задаются вопросом, почему капитал игнорирует такое количество бесприбыльного труда и непродуктивного рабочего времени. (Конечно, они могли бы справиться и получше!) По иронии судьбы, свое абсолютное непонимание специфики взаимодействия женщин с капиталом они трансформировали в теорию политической отсталости женщин, которую можно преодолеть только если мы войдем в ворота фабрики. Таким образом, логика анализа, который уравнивает угнетение женщин с их исключенностью из капиталистических отношений, неизбежно приводит к стратегии, сфокусированной вокруг нашего вступления в эти отношения, а не их уничтожения.
В этом смысле существует непосредственная связь между стратегией левых в отношении женщин и их стратегией в отношении стран третьего мира. Точно так же, как они хотят трудоустроить женщин на фабриках, они хотят перенести фабрики в страны третьего мира. В обоих случаях они полагают, что «слаборазвитые» (те, кто не имеет заработной платы и работает на более низком технологическом уровне) отстают от «настоящего рабочего класса» и могут наверстать упущенное только за счет более развитой капиталистической эксплуатации, большей доли фабричной работы. В обоих случаях борьба, которую левые предлагают «слаборазвитым» беззарплатным, является не революционной борьбой против капитала, а борьбой за капитал в более рациональной, развитой и производительной форме. В нашем случае они предлагают нам не только «право на работу» (это они предлагают каждому работнику), но и право работать больше, право на дальнейшую эксплуатацию.
Политическая основа движения Wages for Housework — это отказ от капиталистической идеологии левых, уравнивающей отсутствие заработной платы за труд и низкий уровень технологического развития с политической отсталостью, абсолютным отсутствием власти и, в конечном счете, необходимости, чтобы капитал организовал нас в качестве предпосылки для нашей самоорганизации. Мы отказываемся принимать тот факт, что по причине нашей беззарплатности или невысокого технологического уровня нашего труда (причем первое тесно связано со вторым) наши нужды отличаются от нужд остального рабочего класса. Мы отказываемся принимать тот факт, что условный работник автопредприятия в Детройте может бороться против конвейера, но мы, начиная с работы на кухнях (и неважно, в стране экономического и политического центра или на периферии), должны стремиться работать на фабрике; стремиться к цели, которую отвергает все больше рабочих по всему миру. Наше отторжение левой идеологии представляет собой то же, что и отторжение капиталистического развития, предлагаемого нам в качестве дороги к освобождению, а конкретнее — отторжение капитала в любой принимаемой им форме. Неотъемлемый элемент этого отторжения — переопределение того, что такое капитал и рабочий класс, иначе говоря, совершенно новая оценка классовых сил и классовых нужд.
Смысл движения Wages for Housework, в таком случае, не в требовании, одном из многих, — а в политической перспективе, предоставляющей новое поле для борьбы всего рабочего класса, начиная с женщин[3]. Это нужно подчеркнуть, потому что сведение сути движения к простому требованию — это общий элемент всех нападок на него со стороны левых, способ дискредитации, позволяющий им избежать столкновения с теми политическими вопросами, которые мы поднимаем. В этом смысле статья Лопейт «Women & Pay for Housework» — попросту ещё один (хоть и вопиющий) пример упрощения, искажения и уклонения от предложенных нами аргументов. Лопейт искажает рассматриваемый вопрос, поскольку игнорирует тот факт, что зарплата — это не просто немного денег: она является фундаментальным выражением отношений власти между капиталом и рабочим классом. Характерно то, что еще до начала своего исследования Лопейт приходится изобрести новую формулу для обозначения позиции, которую в силу своей специфики нельзя изложить подобными формулировками. Возможно, такой подход объясняется ощущаемой Лопейт необходимостью в том, чтобы быть «туманными в нашем видении вопроса»[4] — видении, которое в её финальном послании к женщинам крепко утверждается ею в качестве выпавшего нам жребия.
Гораздо более утонченный способ дискредитировать наше движение — это заявить о том, что его представления почерпнуты из Италии и мало соответствуют ситуации в США, где женщины «действительно работают»[5]. Это еще один пример абсолютной дезинформации. «The Power of Women and the Subversion of the Community» [«Сила женщин и диверсия общества» — брошюра Мариаросы Далла Косты и Сельмы Джеймс, активисток движения Wages for Housework — прим. пер.] — единственный источник, на который ссылается Лопейт — доходчиво описывает интернациональное пространство, сформировавшее подобные представления. Но в любом случае на текущей стадии интернациональной интеграции капитала попытки отследить географические истоки нашего движения не имеют отношения к делу. Что по-настоящему имеет значение, так это политические истоки нашего движения, которые представляют из себя отказ видеть работу — а соответственно и власть для ее уничтожения — только там, где присутствует оплата за неё. В нашем случае это означает отмену размежевания между женщинами, «которые действительно работают», и женщинами, «которые не работают» (они «просто домохозяйки»). В статье Лопейт такое размежевание подразумевает, что работа без зарплаты — это не работа, что домашний труд — это не работа, и что, как ни парадоксально, только в США большинство женщин работают и участвуют в классовой борьбе, так как многие из них трудятся на двух работах. Но между этой «американской исключительностью»* и антифеминизмом существует глубокая связь. Потому что не замечать женский домашний труд — значит оставаться слепыми к труду и борьбе подавляющего большинства населения всего мира, не получающего заработной платы за свой труд. Это значит проигнорировать не только тот факт, что столица США была построена за счет не одного лишь наемного, но и рабского труда, но также то, что до сегодняшнего дня она процветает благодаря неоплачиваемому труду миллионов женщин и мужчин — в полях, на кухнях, в тюрьмах США и по всему миру.
Начнем с того, что как женщины мы знаем следующее — день работы на капитал не обязательно оплачивается, а также не всегда начинается и заканчивается у ворот фабрики. Мы заново открываем, в первую очередь, природу и объем домашнего труда. Ведь как только мы отрываем взгляд от штопанья носков и готовки еды и обращаем внимание на наш рабочий день целиком, мы ясно видим, что несмотря на неоплачиваемость нашего труда в конченом счете, мы производим наиболее ценный продукт из представленных на капиталистическом рынке: рабочую силу. На самом деле домашний труд является чем-то большим, чем просто уборка дома. Работа по дому — это физическое, эмоциональное, сексуальное обслуживание «добытчика», ежедневное его восстановление к следующему дню на работе, ради получения заработной платы. Это уход за детьми, будущими работниками, — забота о них, поддержка от самого рождения и до окончания школы, и гарантия того, что они будут исполнять свою роль согласно требованиям капитализма. Всё это означает, что за каждой фабрикой, за каждой школой, за каждым офисом или шахтой спрятана работа миллионов женщин, потративших свою жизнь и свою рабочую силу на производство чужой рабочей силы, занятой на этой самой фабрике, в школе, офисе или на шахте[6].
Именно по этой причине вплоть до сегодняшнего дня одновременно и в «развитых», и в «слаборазвитых» странах работа по дому и семья, вокруг которой строится эта работа, по-прежнему являются столпами капиталистического производства. Ведь доступность стабильной и хорошо дисциплинированной рабочей силы является ключевым условием производства на каждой стадии капиталистического развития. Условия нашей работы варьируются от страны к стране: в одних странах нас заставляют интенсивно производить на свет детей, в других же нам наоборот это запрещают — в частности, если мы темнокожи, или получаем пособие, или можем произвести на свет «источник проблем». В некоторых странах мы производим неквалифицированный человеческий ресурс для работы в полях, в других — квалифицированных работников и специалистов. Но в любой стране наше беззарплатное рабство и та первичная функция, которую мы выполняем для капитала, остаются одинаковыми.
Выход на вторую работу никогда не освобождал нас от первой. Две работы всего лишь отнимали у нас время и энергию на борьбу с обеими. Более того, женщине, работающей полный рабочий день дома или вне его, замужней или одинокой, приходится вкладывать часы работы в восстановление своей собственной рабочей силы, — и женщины прекрасно знакомы с особой тиранией этой задачи, ведь красивое платье и хорошая укладка являются условиями для получения работы как на брачном рынке, так и на рынке оплачиваемого труда.
Таким образом, мы подвергаем сомнению убежденность в том, что в США «школы, ясли, детские сады и телевидение сняли с матерей большую часть ответственности за социализацию их детей», как и в том, что «уменьшение размеров дома и автоматизация домашней работы означали, что у домохозяйки потенциально остается намного больше свободного времени»[7].
Среди прочего ясно, что детские сады и ясли никогда не освобождали время для нас, они освобождали время лишь для дополнительной работы. Что до развития технологий, то в США мы совершенно точно можем измерить огромный разрыв между в принципе доступными технологиями и теми технологиями, которые реально медленно просачиваются на наши кухни. И в данном случае именно наша беззарплатность определяет количество и качество доступных нам технологий. «Если тебе не платят почасово, то, в определенных пределах, никому нет дела до того, как долго ты выполняешь свою работу»[8]. В любом случае ситуация в США является прямым доказательством, что ни технологии, ни оплачиваемая вторая работа не способны освободить женщин от семьи и труда по дому, и что «производство специалиста является не менее обременительной альтернативой производству низкоквалифицированного работника, если между этими двумя ролями не стоит отказ женщин работать бесплатно (на каком бы технологическом уровне эта работа ни совершалась) или отказ женщин жить ради производства, каким бы ни был ребенок, которого необходимо произвести»[9].
Необходимо прояснить: когда мы говорим, что работа по дому является капиталистическим производством, это не означает, что мы хотим легитимизировать себя в качестве части «производительной силы», или, иными словами, читаем морали. Лишь с капиталистической точки зрения быть производителем — это добродетель, если не нравственный императив. С точки зрения же рабочего класса быть производителем попросту означает быть эксплуатируемым. «Следовательно, быть производительным работником — вовсе не счастье, а проклятье» (Карл Маркс). Мы не черпаем своего «самоуважения» из факта производительности нашего труда[10]. Значит, когда мы говорим, что домашний труд (который все еще является нашим основным способом идентификации как женщин) включен в капиталистическое производство, мы уточняем нашу специфическую роль внутри капиталистического разделения труда и, что наиболее важно, специфические формы, которые должна принимать наша борьба против него. Мы черпаем силы не из признания кем бы то ни было нашего места в цикле производства, но из нашей способности бороться против него. Не производство само по себе, а наша борьба с ним и способность отозвать свой труд всегда были решающими факторами в распределении общественного богатства. В конечном счёте, когда мы говорим, что производим капитал, то имеем в виду, что мы можем и хотим уничтожить его, а не что мы хотим участвовать в заранее проигрышной борьбе за переход от одной формы и степени эксплуатации к другой.
Следует прояснить, что мы не «заимствуем категории из марксистского мира»[11]. Мы не социологи, превратившие Маркса в категоризирующего интеллектуала. Маркс, вероятно, никогда сталкивался с работой по дому напрямую. Тем не менее мы открыто признаем, что в отличие от Лопейт мы с меньшей охотой отказываемся от идей Маркса, поскольку Маркс дал нам незаменимые и актуальные инструменты для понимания того, как мы (каждый из нас) функционируем внутри капиталистического общества. Подозреваем также, что очевидное безразличие Маркса к домашнему труду может проистекать из определенных исторических факторов. Мы имеем в виду не только тот мужской шовинизм, который Маркс определенно разделяет со своими современниками (и не только с ними). Очевидно, что во времена, в которые писал Маркс, нуклеарной семье и её основной функции, домашнему труду, еще только предстоит массовое распространение[12]. Маркс наблюдал женщину-пролетария, целый рабочий день занятую на фабрике наравне со своими мужем и детьми, а также женщину из буржуазного класса, которая имела служанку и которая, вне зависимости от того, работала она или нет, не производила рабочую силу в качестве товара. Отсутствие нуклеарной семьи не означало, что рабочие не встречались и не совокуплялись. Напротив, оно означало, что когда каждый член семьи проводил на фабрике пятнадцать часов в день, то есть когда время и даже физическое пространство не были доступными для «семейной жизни», говорить о семейных отношениях и домашнем труде было невозможно.
Только после того, как ужасные эпидемии и непосильный труд опустошили рабочий класс, и, что наиболее важно, после того, как волны борьбы рабочего класса на протяжении 1830-х и 1840-х годов подтолкнули Англию на грань революции, необходимость в более стабильной и дисциплинированной рабочей силе заставила капитал приступить к разработке нуклеарной семьи. Целый ряд явлений указывает на то, что далекая от докапиталистической структуры семья, какую мы знаем её на Западе, является специфической разработкой капитала для капитала, институцией, которая должна гарантировать одновременно качество и количество рабочей силы, а также контроль над ней. Таким образом, «как и профсоюз, каждая семья защищает своих рабочих, но также гарантирует, что и мужчина, и женщина всегда будут только рабочими. Именно поэтому борьба женщины рабочего класса против семьи является решающей»[13].
Семья, по сути, является институционализацией нашего неоплачиваемого труда, беззарплатной зависимости от мужчин и, следовательно, институционализацией разделения власти, которая успешно дисциплинирует и нас, и мужчин. Наша беззарплатность, наше зависимое положение в доме привязывает мужчин к их работе, гарантируя, что они будут оказываться во власти незащищенного положения своих жены и детей всякий раз, когда захотят отказаться от неё. Это и есть основа тех «старых привычек — мужских и наших», от которых, как кажется Лопейт, нам так трудно избавиться. Ведь если мы не верим в свободу воли, в этот либеральный миф, мы понимаем, что не случайно мужчине так сложно «просить об особом графике, чтобы он мог в равной степени участвовать в уходе за детьми»[14]. Немаловажная причина того, почему мужчины не могут устроиться на неполный рабочий день, заключается в том, что мужская зарплата имеет решающее значение для выживания семьи, даже когда женщина приносит вторую. И если мы «поняли вдруг, что предпочитаем или ищем работу, которая оставила бы нам больше времени для труда по дому»[15], то это потому, что мы сопротивляемся интенсификации нашей эксплуатации: эксплуатации на фабрике за которой следует ускоренная эксплуатация дома.
Более того, наша беззарплатность в семье была и остается основной причиной нашей слабости на рынке оплачиваемого труда. Неслучайно, конечно, что мы всегда получаем самую низкооплачиваемую работу или что общий уровень заработных плат снижается всякий раз, когда женщины вступают в традиционно мужской сектор занятости. Всем известно, что мы привыкли работать бесплатно, и более того: нам так отчаянно нужны личные деньги, что мы готовы согласиться на очень низкую плату. В любом случае, с тех пор как женщина стала синонимом домохозяйки, эта идентичность и врожденные «домашние навыки» стали неотъемлемой частью нас, куда бы мы ни пошли. Таким образом, характер оплачиваемой занятости женщин часто является продолжением нашей роли в доме, а это означает, что зачастую дорога к заработной плате приводит нас к большему количеству работы по дому. Тот факт, что домашний труд не оплачивается, придал этому социально навязанному состоянию естественный вид («женственность»), который влияет на всех нас, куда бы мы ни пошли и что бы мы ни делали. Поэтому не нужно говорить нам, как «важно помнить, что мы — это наш ПОЛ»[16]. В течение многих лет капитал говорил нам, что мы можем только сексуально удовлетворять и рожать детей. Это разделение труда по половому признаку, и мы отказываемся увековечивать его, что неизбежно случается, когда мы спрашиваем: «Что на самом деле значит быть женщиной, какие (если они есть) конкретные качества точно и наверняка соответствуют этой характеристике?»[17] Задать этот вопрос — то же, что и напроситься на сексистский и расистский ответ. Кто смеет определять нашу сущность? Все, что мы можем определить — это то, кем мы не являемся, и именно в борьбе мы обретаем силу, которая поможет нам разрушить нашу капиталистическую самоидентификацию. И именно правящий класс (или те, кто стремится к власти) всегда предполагает существование естественной и неизменной человеческой личности: таким образом они пытаются увековечить свою власть над нами.
Неудивительно, что пытаясь найти сущность женскости, Лопейт неприкрыто прославляет нашу неоплачиваемую работу по дому и неоплачиваемый труд вообще:
«Дом и семья традиционно являются единственным местом капиталистической жизни, в котором люди могут удовлетворять потребности друг друга из любви или заботы, даже если это часто также происходит из страха и подчинения. Родители заботятся о детях хотя бы отчасти из любви <…> Я даже думаю, что это воспоминание остается с нами по мере взросления, поэтому, как своего рода утопию, мы всегда храним в памяти работу и заботу, что исходят из любви, а не основываются на финансовом вознаграждении»[18].
Литература женского движения в изобилии демонстрирует нам разрушительные последствия этой любви, заботы и обслуживания. Это цепи, привязывающие нас к состоянию, близкому к рабству. Мы совершенно точно отказываемся брать с собой в утопию будущего несчастья наших матерей и бабушек и наши собственные детские несчастья! Когда государство не выплачивает заработную плату, платить своей жизнью должны те, кого любят, о которых заботятся, беззарплатные работницы и те, кто еще беспомощнее их.
Мы отвергаем предположение Лопейт, что просьба о финансовом вознаграждении «только послужит скрытию от нас перспективы свободного и неотчужденного труда»[19] и что самый быстрый способ «разотчуждить» работу — это делать ее бесплатно. Несомненно, президент Форд оценил бы это предложение. Добровольный труд, на который все больше опирается современное государство, основан именно на таком благородном распоряжении нашим временем. Однако нам кажется, что если бы вместо любви и заботы у наших матерей было финансовое вознаграждение, они были бы менее ожесточенными и зависимыми, они бы не чувствовали себя загнанными в угол и не шантажировали бы своих детей, постоянно напоминая им о своих жертвах. У наших матерей было бы больше времени и сил, чтобы бороться против своей работы, и они оставили бы нас на более высокой ступени борьбы.
Сущность капиталистической идеологии — прославлять семью как «частный мир», последний фронт, на котором мужчины и женщины «поддерживают жизнь [своих] душ»[20], и неудивительно, что благодаря капиталистическим плановикам в нынешние времена «кризиса», «жесткой экономии» и «лишений» эта идеология вновь набирает популярность. Как недавно заявил Рассел Бейкер в New York Times («Любовь и картошка», 25 ноября 1974 г.), любовь согревала нас во времена Депрессии, и нам лучше взять её с собой в нынешние трудные времена. В Британии сэр Кит Джозеф подчеркивает то же самое в более назидательной форме — в духе Лопейт. Важность статьи Бейкера была очевидна для редакции New York Times, и статья была переиздана. Эта идеология, которая противопоставляет семью (или сообщество) фабрике, личное — общественному, частное — публичному, продуктивную работу — непродуктивной, полностью соответствует нашему домашнему порабощению, которое в той мере, в какой оно неоплачиваемо, всегда представлялось в качестве акта любви. Таким образом, эта идеология глубоко укоренилась в капиталистическом разделении труда, которое находит одно из ярчайших выражений в организации нуклеарной семьи. Но то, каким образом отношения оплаты труда мистифицируют социальную функцию семьи, является продолжением того, как капитал мистифицирует оплачиваемый труд, и подчинения всех социальных отношений «денежной связи».
Маркс давным-давно выяснил, что за заработной платой скрывается весь неоплачиваемый труд, приносящий прибыль. Но измерение труда заработной платой также скрывает масштабы, в котором наши общественные отношения подчинены производственным, и насколько каждый момент нашей жизни служит для производства и воспроизводства капитала. Фактически заработная плата (как и её отсутствие) позволяет капиталу затушевать настоящую продолжительность нашего рабочего дня. Работа предстает как часть жизни, имеющая место только в определенных сферах. Время, которое мы проводим на «общественной фабрике», готовясь к работе или идя на работу, восстанавливая наши «мышцы, нервы, кости и мозг»[21] с помощью быстрых перекусов, быстрого секса, фильмов и т. д., все это выглядит как досуг, свободное время, индивидуальный выбор.
Подобным образом при помощи зарплаты капитал скрывает, кто действительно является рабочим классом, и удовлетворяет свою потребность разделять, чтобы властвовать. Используя зарплатные отношения, капитал не только организовал различные рынки труда (рынок труда для темнокожих людей, молодежи, женщин и белых мужчин), но и выстроил оппозицию «рабочего класса» и «неработающей» части пролетариата, предположительно живущей за счет труда первых. Как получательницам социальной помощи нам говорят, что мы паразитируем на налогах рабочего класса, как домохозяек нас постоянно изображают бездонной пропастью, поглощающей зарплаты наших мужей[22].
В конечном счете социальная слабость беззарплатных была и остается слабым местом всего рабочего класса по отношению к капиталу. Runaway shop, практика переноса фабрик из одного юридического места в другое для уклонения от законов и правил профсоюзов неустанно показывает, что именно неоплачиваемый (беззарплатный) труд как в «слаборазвитых» странах периферии, так и в центре позволяет капиталу покидать те места, где труд сделался слишком дорогим, ослабляя таким образом позиции, достигнутые рабочими.
Когда же капиталу не удавалось сбежать в третий мир, он открывал двери фабрик для женщин, темнокожих людей и молодежи в странах экономического и политического центра или для мигрантов из стран периферии. Поэтому отнюдь не случайно, что несмотря на фундаментальность наемного труда для капитала, более половины мирового населения остаются беззарплатными. И в самом деле, беззарплатность и «слаборазвитость» являются ключевыми элементами капиталистического планирования как на национальном, так и на международном уровне. Это мощные инструменты, которые вынуждают рабочих конкурировать на национальном и международном рынке труда, чтобы, в конечном счете, убедить нас в расхождении и противоречивости наших интересов.
Вот основы идеологий сексизма, расизма и велферизма** — презрение к рабочим, сумевшим добиться государственных выплат, — которые являются прямым выражением различных рынков труда и, соответственно, различных форм регулирования и разделения рабочего класса. Если мы проигнорируем такое использование капиталистической идеологии и его корни, прячущиеся в зарплатных отношениях, мы не только придем к тому, что расизм, сексизм и велферизм являются продуктами «необразованности» или «ложного сознания», но и останемся связаны стратегиями «просвещения», которые не дают нам ничего, кроме «моральных императивов для поддержки нашей точки зрения»[23].
Мы наконец находим точки соприкосновения с Лопейт, когда она говорит, что наша стратегия избавляет нас от необходимости полагаться на «мужскую добропорядочность», чтобы достичь освобождения[24]. Борьба темнокожих людей в 60-х показала, что они добились своих требований не добрыми словами, а мобилизацией сил, заставившей мир обратить внимание на их нужды. В нашем случае попытки перевоспитать мужчин всегда подращумевали ведение нашей личной борьбы в одиночестве на кухнях и в спальнях. Там мы не обладали достаточным количеством власти, чтобы атаковать враждебный нам капитал, действующий когда напрямую, а когда через мужчин. Но власть обладает настоящей силой перевоспитания. Сначала мужчины испугаются, но потом поймут — тогда бояться будет капитал. Потому что мы не боремся за более равное распределение той же самой работы. Мы боремся, чтобы положить конец этой работе, и первый шаг к этому — повесить на неё ценник.
Наша сила как женщин начинается с общественной борьбы за зарплату не с той целью, чтобы встроиться в зарплатные отношения (ведь даже будучи беззарплатными, мы никогда не были вне этих отношений), а чтобы высвободиться из них и высвободить каждую часть рабочего класса. Тут нам стоит прояснить природу нашей борьбы за заработную плату. Когда левые утверждают, что требования заработной платы являются «экономизмом», «профсоюзными требованиями», они, судя по всему, игнорируют, что заработная плата, как и её отсутствие, является прямой мерой нашей эксплуатации и, следовательно, прямым выражением властных отношений между капиталом и рабочим классом, а также отношений внутри рабочего класса. Они также забывают, что борьба за заработную плату принимает множество форм и не ограничивается повышением зарплат. Сокращение рабочего времени, рост количества и качества социальных услуг, равно как и деньги — это достижения в борьбе за заработную плату, которые напрямую определяют, какую часть нашего труда у нас отнимают и, следовательно, сколько власти мы имеем над своей жизнью. Вот почему заработная плата была и остается традиционным полем битвы капитала и рабочего класса. Таким образом, заработная плата как выражение классовых отношений всегда имеет две стороны: сторону капитала, который, стараясь гарантировать, что каждое повышение зарплат обернется ростом производительности, использует её для контроля над рабочим классом, и сторону рабочего класса, что все активнее борется за большее количество денег, большее количество власти и меньше работы.
Как показывает история нынешнего кризиса капитализма, все меньше и меньше рабочих готовы жертвовать жизнями ради капиталистического производства; все меньше и меньше рабочих прислушиваются к призывам наращивать производительность[25]. Но когда «честный обмен» заработной платы на производительный труд нарушается, борьба за заработную плату становится прямой атакой на прибыль капитала и его способность извлекать из нас прибавочный труд. Так, борьба за заработную плату — это одновременно и борьба против заработной платы, борьба за власть, которую она являет собой, и борьба с капиталистическими отношениями, которые она же в себе воплощает. В случае с беззарплатными — в нашем случае, — борьба за заработную плату представляет собой даже более явную атаку на капитал. Требование движения Wages for Housework , в первую очередь, состоит в том, что капитал должен платить за то невообразимое количество социальных услуг, что ныне мы тянем на своем горбу совершенно бесплатно. Но главным для нас является то, что требовать заработную плату за работу по дому — значит отказаться принимать наш труд за нашу биологическую судьбу, что является непременнейшим условием нашей борьбы с ней. На самом деле ничто так не способствует институционализации нашей работы, семьи и зависимости от мужчин, как тот факт, что эта работа всегда оплачивается не деньгами, а «любовью». Для нас, как и для наемных рабочих, заработная плата не является ценой за повышение производительности. Мы не будем работать как раньше и даже больше в обмен на зарплаты; мы будем работать меньше. Мы хотим зарплат, чтобы иметь возможность распоряжаться своим временем и энергией, чтобы бороться без необходимости искать вторую работу для получения финансовой независимости.
Более того, наша борьба за заработную плату поднимает вопрос реальной продолжительности рабочего дня как для зарплатных, так и для беззарплатных рабочих. До сих пор и для мужчин, и для женщин рабочего класса [равно как и для небинарных пролетариев — прим. пер.] рабочий день определял капитал — от звонка и до звонка; так отделялось время, когда мы принадлежим капиталу, от времени, когда мы принадлежим самим себе. Только в действительности мы никогда не принадлежим себе, мы принадлежим капиталу в каждый момент жизни. И пришло время заставить капитал заплатить за каждую секунду. На языке классового анализа — потребовать заработную плату за каждую секунду на нашей службе у капитала.
Это новое поле борьбы для каждого сектора рабочего класса. В шестидесятых как в Америке, так и за рубежом такая классовая позиция вылилась в уличные стычки. В США темнокожие люди и живущие на пособия матери (представляющие собой метафорический периферийный Третий мир в отношении ��ентра) вели борьбу, представшую в форме восстания беззарплатных работников против использовавшего их капитала, а также их отказом от единственной предлагаемой капиталом альтернативы: работать больше. Эта борьба, черпавшая силы в единении общины, велась не за «развитие»: её целью было обратное присвоение того социального благосостояния, которым капитал разжился за счет как зарплатных, так и беззарплатных рабочих. В этом смысле они бросили радикальный вызов капиталистической организации общества, которая навязывает труд как единственное условие, позволяющее нам жить. Они также бросили вызов левой догме, что только на заводах рабочий класс может организовать свою власть.
Мы и не надеялись, что левые будут основывать свой анализ вокруг проблем рабочего класса. В силу своей природы левые ставят цели, которые «трудно представить рабочим»[26], после чего делают вывод, что рабочий класс отсталый и не понимает, что ему нужно. Если бы Лопейт не была так занята «осмыслением» и «просвещением» рабочих касательно их потребностей (мы надеялись, что женское движение избавило нас от подобного элитизма, но, очевидно, революционный авангард не собирается умирать, что понятно из его перерождения в новой либертарианской форме), она бы поняла: чтобы быть частью рабочего класса, не обязательно приходить на завод.
Когда она говорит, что «идеологические предпосылки солидарности рабочего класса кроются в связях, которые выстраиваются во время совместной работы» и что «эти связи не могут возникнуть между изолированными женщинами, что трудятся в разных домах»[27], она откровенно игнорирует борьбу, которую эти «изолированные» женщины начали в шестидесятых (забастовки арендаторов, борьба за социальные выплаты и так далее). Лопейт полагает, что мы не можем организоваться, если прежде всего нас не организовал капитал; и поскольку она отрицает, что капитал организовал женщин, она отрицает существование нашей борьбы. В любом случае, путать упорядоченность нашей работы капиталом (неважно, работаем мы на заводе или на кухне) с организацией нашей борьбы против этой упорядоченности есть кратчайший и вернейший путь к нашему поражению.
Борьба за работу — это уже поражение. Каждый новый уровень их организации нашей работы будет обращен против нас, эксплуатируя и отделяя нас друг от друга еще больше. Это иллюзия, что капитал не разделяет нас, когда мы работаем коллективно. В противоположность этим «водоразделам», с помощью которых они организовали нас, мы должны организоваться в соответствии с нашими потребностями. В этом смысле плата за работу по дому — такой же отказ от социализации заводов, как и отказ от совершенной капиталом рационализации и социализации домашних хозяйств.
Мы не верим, что революцию можно свести к сочетанию отзывов покупателей и измерению производительности труда, как это предложила Лопейт:
«Нужно серьезно заняться задачами, которые “необходимы” для поддержания дома. <…> Нужно выяснить, какие приборы и устройства помогут сэкономить время и усилия, и решить, что из них принесет пользу, а что просто приведет к дальнейшему упадку работы по дому»[28].
Но не технологии приводят к упадку, а то, как капитал использует их для закрепления наших социальных ролей в семье и в обществе. Более того, «самоуправление» и «рабочий контроль» всегда существовали в доме. У нас всегда был выбор: постирать в понедельник или субботу, купить посудомоечную машину или пылесос (если мы могли себе это позволить). Мы не просим капитал изменить характер нашей работы, но мы изо всех сил пытаемся отказаться от работы по воспроизводству себя и других, которая становится работой именно потому, что мы воспроизводим себя и других как рабочих, как рабочую силу, как товары — как предметы. И чтобы достичь этой цели, нужно признать эту работу работой с помощью зарплаты. Очевидно, что пока существует заработная плата, существует и капитал. В этом смысле мы не говорим, что получение заработной платы — это революция. Однако мы говорим, что это революционная стратегия, поскольку она подрывает нашу позицию в капиталистическом разделении труда, и, следовательно, меняет соотношение сил внутри рабочего класса на более благоприятное для нас и для единства класса.
Что касается финансовых вопроса движения Wages for Housework, то он «очень проблематичен»[29] только в том случае, если рассматривать его с точки зрения капитала, с точки зрения Министерства финансов, которое, отвечая рабочему классу, всегда заявляет о бедности. Поскольку мы не Министерство финансов и не хотим им быть, мы не можем посмотреть на вопрос их глазами. Мы даже не задумывались о планировании платежных систем, о разнице в размерах оплаты труда, о производственных сделках. Не нам ограничивать нашу собственную власть и не нам измерять нашу ценность. Наша задача — это организация борьбы за то, чтобы получить все, что мы хотим, для всех нас и на наших условиях. Наша цель — быть вне стоимости, вывести себя с рынка, чтобы работа по дому, на заводе и в офисе была «анти-экономичной».
Точно так же мы категорически отвергаем утверждение, что за нашу возможную прибыль придется заплатить какому-то другому слою рабочего класса. Согласно этой логике, мы могли бы сказать наоборот: сейчас наемным рабочим платят те деньги, которые капитал не выплачивает нам. Но именно так говорит Государство — Никсон или те-что-после-Никсона. Точно так же будет явным расизмом сказать, что требования темнокожих в шестидесятых годах в отношении программ социального обеспечения оказали «разрушительное воздействие на любую долгосрочную стратегию <…>, на отношения между белыми и черными», поскольку «рабочие знали, что они, а не корпорации, в конечном итоге платят за эти программы»[30]. Если мы предполагаем, что каждая борьба неизбежно заканчивается перераспределением бедности, а не атакой на прибыль капитала, мы также априори предполагаем поражение рабочего класса. Действительно, статья Лопейт написана под знаком пораженчества, который есть не что иное, как признание неотвратимости власти капиталистических институтов. Таким образом, Лопейт не может представить, что когда капитал пытается снизить заработную плату других рабочих, чтобы дать заработную плату нам, эти рабочие могут бороться и за свои, и наши интересы. Также она предполагает, что, «очевидно, мужчины будут получать самую высокую заработную плату за свою работу по дому»[31] — короче говоря, что мы никогда не победим. Она рассматривает домохозяек исключительно в качестве несчастных жертв, не способных бороться, поэтому она не может представить возможность нашей коллективной самоорганизации для того, чтобы иметь возможность захлопнуть двери перед лицом любого начальника, пытающегося контролировать наш труд.
Как беззарплатные домохозяйки мы очень хорошо усвоили правила капитала — так хорошо, что нам не нужен был даже надзорный орган, мы автоматически делали то, чего от нас ожидали. Мы ненавидели себя, потому что были вынуждены «любить и заботиться» «из страха и подчинения»[32]. Плата за эту работу дала бы нам силу направить нашу ненависть от самих себя к разрушению капитала.
Нью Йорк, Ноябрь 1974
катерина с.
Надя Рыжова
анна “cybertailor”
Спасибо всем, кто поддерживает нас на Patreon:
Брынчик Валерия, Alice, Hanna, Maria Safronova, Tim Meshkov, Marina Volkova, Марта Гуда, Anna Vagina, gavgavland, An, Azhar Dyussekenova, Иван Черноморченко, James Razumoff, Александра Семушина, Alexandra Polyakova, to nya.
* * *
[1] Liberation, Vol.18, No.8, May/June 1974, pp. 8-ll.
[2] Mariarosa Dalla Costa and Selma James, The Power of Women and the Subversion of the Community, Falling Wall Press, 3rd edition, Sept. 1975, pp. 27-28.
[3] Silvia Federici, Wages against Housework, Power of Women Collective and Falling Wall Press, 1975.
[4] «Возможно, нам потребуется быть туманными в нашем видении. Ведь полная реорганизация пола, половых ролей и отношений — не та вещь, которую просто описать» (C. 11).
Ни одному работнику не платят за её/его работу, только за (уменьшающуюся) её часть. Это основная характеристика наёмного труда и капиталистической эксплуатации.
[5] «Требование оплаты домашнего труда появилось в Италии, где подавляющее большинство женщин любого класса все еще остаются дома. В Соединенных Штатах более половины женщин работает» (С. 9).
[6] Mariarosa Dalla Costa, ‘Community, Factory and School from the Woman’s Viewpoint’, L’Offensiva, Musolini, Turin, 1972: «Общество — это, по сути, женское место, в том смысле, что женщины появляются и напрямую расходуют свой труд именно там. Но фабрика точно так же является местом, в котором воплощается труд женщин, несмотря на то что они там не появляются и вместо этого “передают” свой труд мужчинам, появляющимся там. Точно также школа воплощает труд женщин, не находящихся там, но «передающих» свой труд ученикам, что возвращаются каждое утро после того, как их матери накормят и позаботятся о них, а их одежда будет отглажена».
[7] Статья Лопейт (С. 9).
[8] Dalla Costa and James, The Power of Women and the Subversion of the Community, pp. 28-29.
[9] Dalla Costa, ‘Community, School and Factory from the Woman’s Viewpoint’.
[10] Статья Лопейт (С. 9): «…вполне возможно, что женщинам необходимо быть оплачиваемыми наемными работницами для того, чтобы достичь самостоятельности и самоуважения, которые являются первыми шагами на пути к равенству».
[11] Статья Лопейт (С. 11).
[12] Сейчас мы работаем над анализом возникновения нуклеарной семьи, как стадии капиталистических отношений.
[13] The Power of Women and the Subversion of the Community, p. 41.
[14] Статья Лопейт (С. 11): «Большинство из нас, женщин, которые борются за такую реструктуризацию в собственной жизни, время от времени впадают в отчаяние. Во-первых, есть много старых привычек — мужских и наших собственных — которые предстоит сломать. Во-вторых, существуют реальная проблема со временем… Спросите любого мужчину насколько сложно ему было бы организовать часы частичной занятости или попросить об особом расписании, которое позволило бы ему на равных участвовать в воспитании детей».
[15] Там же.
[16] Статья Лопейт (С. 11): «Основная вещь, которую следует запомнить — это то, что мы ПОЛ. Это действительно пока что единственное слово, которое было создано для описания наших сходств».
[17] Там же.
[18] Статья Лопейт (С. 10).
[19] Там же: «Устранение одной большой сферы капиталистической жизни, где транзакции не обладают меновой стоимостью, только послужит тому, чтобы еще больше скрыть от нас возможность свободного и неотчужденного труда».
[20] Там же: «… Я верю в то, что именно наши частные миры помогают нам сохранить наши души в живых».
[21] Capital, Vol. 1, p. 572
[22] См. Selma James, Sex, Race and Class, Falling Wall Press and Race Today Publications, 1975.
[23] Статья Лопейт (С. 11).
[24] Там же.
[25] См. Fortune, Dec. 1974.
[26] Статья Лопейт (С. 9): «Но привлекательность “оплаты за домашний труд” похожа на привлекательность требований, выдвигаемых профсоюзами: льготы получше, зарплаты повыше, часы покороче. Все это гораздо проще концептуализировать и объяснить рабочим, чем требование изменить природу самой работы, цель, которая (даже когда её преподносят в качестве “контроля рабочих”) является относительно утопичной и которую сложнее визуализировать».
[27] Там же.
[28] Там же.
[29] Там же.
[30] Статья Лопейт (С. 10).
[31] Там же.
[32] Там же.